Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи

Девочка осталась жива, но после моего оглушительного провала в благородном доме мне не позволили увидеться с ней.

Руджеро посадил меня сушить струпья черной оспы, которые он собирал при малейшей возможности. У него было несколько эксцентричных теорий относительно возможного последующего применения этой коричневой коросты. Я терпеть не мог возиться со струпьями, но, занимаясь этим крайне неприятным делом, я грезил наяву о несравненной коже благородной девочки и ее потрясающей благожелательности. Руджеро, поколачивая меня, в промежутках между ударами рассказал, что, когда я сомлел, как красна девица, она думала только о том, чтобы помочь мне!

В первый день мой хозяин, хромая, вернулся в отвратительном настроении. Наше лечение оказалось чрезмерно успешным, и девочку перевезли в Венецию, к модным городским лекарям, которые и будут практиковать на ней свое умение.

Что они с ней сделают? В те времена венецианские доктора буквально молились на французских ортопедов. Я тайком пробрался в комнату Руджеро и подошел к полке, заставленной пухлыми томами, посвященными предмету его страсти – черной оспе, и снял с нее учебник Николя Андре де Буа-Регарда «Ортопедия: искусство исправления и предотвращения уродства у детей». Я застонал вслух.

Лечение предполагало ношение облегающих панталон из кожи и туфлей на свинцовой подошве, чтобы заставить поврежденную ногу распрямиться из неправильного положения, в котором она оказывалась вследствие увечья. Бедро и лодыжки и необходимо омывать в ядовитом растворе масла из гусениц, смешанного с маслом лилий, настоянном на листьях и корнях алтея лекарственного, а всю ногу следует погружать в кипящий бульон из требухи, после чего облить ледяной водой, дабы заставить связки сокращаться. Затем на больную ногу следовало положить жареную селедку, чтобы вытянуть телесную жидкость. И все это необходимо проделать перед тем, как обмотать ногу бинтами, пропитанными гипсовым раствором, с последующим наложением шины из деревянных и металлических прутьев.

Я взглянул на свое отражение в зеркале у книжной полки, чтобы понять, достаточно ли упитанным и привлекательным я выгляжу, чтобы прямиком отправиться в Венецию и предложить свои услуги в лечении дочери одного из самых богатых купцов города.

Ответ был красноречив и не вызывал сомнений – нет.

Когда мы вернулись в Палаццо Эспаньол, отец призвал меня к себе в кабинет.

– Из тебя никогда не выйдет толк, – равнодушно сообщил он мне мертвым голосом, словно имел в виду нечто совершенно несущественное.

Но при этом он не сердился на меня. Смешно, но он вел себя так, словно я был душевнобольным. Он говорил медленно, как разговаривают с чужеземцами.

– В каждой семье есть своя паршивая овца, – меланхолично обронил он. И тут я заметил, какие безжизненные у него глаза и как сильно сутулятся его плечи. – Пьеро прав… обязанность родителей состоит в том, чтобы зарыть плохое зерно там, где оно не сможет дать всходы.

Читателю стоит отметить имя Пьеро Зена в своем дневнике, чтобы в будущем ничему не удивляться.

Мой отец встряхнулся и с едва уловимой ноткой презрения заключил:

– Следовательно, я не отправлю тебя в университет в Падуе, как некогда надеялся… Ты станешь домашним мальчиком. Полагаю, что моих доходов хватит на то, чтобы до конца дней моих ты ни в чем не нуждался.

Я не удостоил его ответом, хотя в голове у меня роились беспокойные мысли. «Разве могло это стать для тебя сюрпризом, папа? И почему это я должен работать? Это ты у нас работал всю жизнь: по-моему, для одной семьи довольно и такой нелепости. И как ты мог подумать – разве что совсем не знаешь меня, – будто я мечтаю о том, чтобы жить вдали от моего обожаемого Палаццо Эспаньол?»

Он вздохнул:

– Мой первый сын, мой первенец, станет похож на Венецию, которой сохранили жизнь по ханжеским соображениям, но существование которой лишено практического смысла.

Мой первый сын? Он что же, планирует обзавестись и другими сыновьями? Взгляд мой устремился к ящику стола, в котором он хранил свое завещание. Я проклял свое невезение. Я имел все основания надеяться, что несчастье с моей сестрой, которое должно было в буквальном смысле уменьшить ее значимость в его глазах, заставит отца переписать завещание в мою пользу. Похоже, эта часть моего плана пошла наперекосяк.

Совсем как нога моей сестры. После выстрела стопа искривилась вовнутрь, словно стесняясь явить окружающему миру свою изуродованную сущность. Кровообращение в нижней конечности у нее нарушилось. Она вскоре усохла и стала похожа на хрупкую веточку. Но, в качестве компенсации, ее здоровая правая нога вывернулась наружу под неестественным углом и начала опухать, обретя форму луковицы, и так появилась хромота, от которой Марчелле уже никогда не избавиться.

Новомодный хирург-француз притащил свои хитрые приспособления в детскую, которая вскоре приобрела стойкий Валах рыбного рынка. Однажды, проходя мимо комнаты Марчеллы, я увидел ее лежащей на диване, а на ее поврежденной конечности покоилась шипящая жареная селедка. Я бы непременно подошел поближе, чтобы взглянуть повнимательнее, но тут, откуда ни возьмись, появился мой камердинер Джанни с очередным идиотским вопросом относительно моего вечернего туалета.

Когда же Марчелле разрешили выходить из своей пыточной Камеры, она просто таскала все эти орудия с собой. Французский хирург заключил ее ногу в плотный кожаный чехол со множеством застежек и ремешков, так что нижняя часть ее тела оказалась зажатой, словно в тисках. Для того чтобы передвигаться в такой сбруе, ей понадобились костыли.

Ну, в конце концов, все это было мне лишь на руку. С извинениями перед Господом, разумеется, за то, что я слегка подкорректировал Его планы в отношении тела моей сестренки. Громыхая и позвякивая, словно рыцарь в полных доспехах, Марчелла никак не могла вовремя поспеть в уборную, дабы облегчить свой мочевой пузырь. Она теперь вообще никуда не могла попасть вовремя. Ночные горшки, которые она требовала, прибывали с опозданием: иногда слуги задерживались в коридорах, выполняя срочные поручения ее брата. Марчелла по-прежнему изо всех сил старалась не оконфузиться, но, увы, это не всегда было возможно. И она опустилась еще на одну ступеньку вниз по шкале функций человеческого организма.

Тем временем никто не мешал мне на практике испробовать все до единой теории Томаса Дэя. Говоря откровенно, я даже превзошел их, изобретая новые методы воспитания, гораздо более действенные по сравнению с его собственными, которые показали свою крайнюю эффективность теперь, когда Марчелла не могла сбежать от меня. Свой читательский рацион я разнообразил трудами Пинеля о лечении французских душевнобольных женского пола. Занимательное чтиво, очень занимательное. При этом я усердно изучал работы прочих шарлатанов от медицины с их заманчивыми обещаниями.