Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи

Мать похныкала немножко, после чего заявила, что за Марчеллой можно было бы ухаживать и дома. Я отправился в детскую, вытащил свою дочь из колыбельки и вернулся с ней в гостиную матери, после чего сгрузил ребенка ей на колени Парикмахер восторженно закудахтал, клятвенно уверяя, что малышка – самый чудесный ребенок на свете. Она была еще лысой, но когда-нибудь моя дочь непременно станет его клиенткой.

– Разве не прекрасна эта невинность? – пожелал узнать я. – Или ты готова рискнуть и пожертвовать ею, мама? Марчелла не может контролировать свои желания. Ты уже дважды сама убеждалась в этом. Неужели она остановится перед растлением нежной молоденькой племянницы? Можем ли мы мириться с таким кошмаром в своем доме?

– Разумеется, нет, – прошептала мама, держа девочку на вытянутых руках, словно та уже заразилась проклятием Марчеллы.

За дверями комнаты матери я по обыкновению сунул синьору Фауно монету за труды. Задержав руку, я заметил:

– Кстати, «Слезы святой Розы»… Я решил, что будет полезно на некоторое время приостановить их продажу.

– Это же наш самый ходовой товар… – запротестовал он.

– Появились кое-какие слухи, которые следует подавить в зародыше. Небольшая нехватка сейчас станет огромным стимулирующим преимуществом впоследствии, когда мы вернемся на рынок и повысим цену из-за его недостаточного количества. Скажите всем цирюльникам, чтобы они прекратили продажу немедленно. Остаток скиньте по дешевке, – на меня снизошло вдохновение, – Испанской мадам в Каннареджио и посоветуйте употреблять средство в тройных дозах.

Синьора Сасия вынуждена будет через неделю прикрыть свою лавочку, если не поймет, что вызвало сокращение ее поголовья.

– Но как же мои благородные клиенты? – не унимался мой Завитой и Надушенный Слуга. – Им не нравится, когда им отказывают. Они не привыкли к такому обращению.

– Мы скажем, что монахини в Перу перестали плакать в бутылочки по случаю какой-нибудь местной засухи.

– Так даже лучше, – злорадно возликовал он.

И вот теперь я обрабатывал добрых братьев Сан-Серволо, как какие-нибудь нежные побеги, ведя их к свету в поводу их естественных склонностей.

В своем первом письме к священникам я признался в том, что в нашей семье наблюдается отсутствие равновесия. Я решил воспользоваться робкими потугами отца подвергнуть исследованиям мою собственную сущность. В том же письме я сообщил братьям, что много-много лет назад они могли поддерживать переписку с моим дорогим родителем по поводу одной проблемы у его ребенка. Этот ребенок, писал я, теперь вырос и превратился в неуравновешенную молодую особу, чье состояние угрожает счастью всей нашей семьи. К великому сожалению, моего отца уже нет среди нас. Поэтому я и хотел поступить так, как сделал бы он, – обратиться за советом к многоуважаемым друзьям нашей семьи, Fatebenefratelli, относительно природы недомогания моей сестры. Потому что, если с бедным созданием еще можно что-нибудь сделать, святые братья наверняка подскажут наилучший путь.

Я вызвал их интерес. Действительно, ведь прошли годы. Любой священник, который мог помнить моего отца, уже отошел или от дел, или в мир иной. Наполеон тщательно обчистил все архивы города и Церкви. Я рассчитывал, что никто не станет искать или не найдет следов действительной переписки. Тем не менее имя Фазан по-прежнему фигурировало в их бухгалтерских книгах, учитывая наши постоянные поставки коры хинного дерева и прочих перуанских фармацевтических деликатесов. Мне ответил некий падре Порталупи, вежливо интересуясь, чем он может помочь.

Тогда я сделал вид, будто меня одолевают сомнения. Я рассыпался перед ним в благодарностях, но запротестовал: «Возможно, я уже и так открыл слишком много. Некоторые тайны слишком темны, чтобы выпускать их наружу. Вне всякого сомнения, лучше оставить все как есть».

«Дорогой сын, – заверил меня падре Порталупи, – мы делаем здесь Божье дело. Мы сохраним в тайне внутренние страдания вашей семьи».

Получив подобное заверение, я проявил невиданную искренность и прямоту, пожалуй, даже большую, чем рассчитывал творящий добро святой брат. Я представил дело следующим образом: хорошо известно, что калеки, подобно служанкам и гувернанткам, имеют склонность к помешательству. И, подобно всем калекам, моя сестра страдает от психического расстройства, которое отражает ее физическое состояние. Я позволил себе легкий флирт с состраданием падре Порталупи, намекнув, что речь идет и о других вопросах, слишком чувствительных, чтобы поднимать их здесь.

И вновь священник ответил мне так, как я и надеялся: «Ничто не может вызвать у нас отвращение здесь, на Сан-Серволо. Прошу вас, поясните мне подробно, что именно беспокоит вашу сестру, сколь бы ужасным это ни было, и я сообщу вам, сможем ли мы помочь ей».

У Марчеллы, с горечью признавался я, развилось нарушение функции мочевого пузыря, выражающееся в том, что она мочится, когда ей в чем-либо отказывают. Поначалу я надеялся, что строгая и размеренная монастырская жизнь поможет ей. Но Наполеон разогнал монастыри, оставив сестру и далее прозябать нежеланной в нашем доме. Наша любящая мать, добавил я, попыталась повлиять на нее, излечить проблему добротой, но Марчелла – и ее мочевой пузырь – с каждым днем становились все настойчивее. У нее развилась мания. И я надеялся, что знаменитое водное лечение Сан-Серволо сможет ей помочь.

Мое присутствие потребовалось на острове. Наш гондольер отвез меня туда в ясный солнечный день, вся прелесть которого, кажется, также способствовала моим планам, подчеркивая изумрудное сверкание моего камзола с разрезами по бокам. Не все готовы носить такой цвет, не все. Впереди замаячили стены острова, над которыми колыхалась стена деревьев. Когда наша лодка приблизилась, с берега нам подмигнул небольшой проем в стене. Я прошел сквозь арочные ворота, украшенные легкомысленными чугунными завитушками, где меня встретили с подобающим почтением и провели в симпатичную гостиную на первом этаже. Там меня ждала небольшая группка мужчин в одеждах священников. Один из них вытер руки о фартук со следами восхитительно красной крови. Должно быть, он явился сюда прямиком из операционной: священник-хирург.

Я взял инициативу на себя и заговорил, демонстрируя глубокое понимание вопроса и с одобрением отзываясь о практикуемом на острове способе успокоения путем насильственного погружения на двенадцать часов в холодную воду со стимуляцией мощными струями все той же холодной воды. С робкой надеждой в голосе я предположил, что тело Марчеллы, невосприимчивое к лекарствам, можно будет обучить таким образом. Я признался, что испытываю бесконечную уверенность в том, что добрым братьям удастся изгнать дьявола из мочевого пузыря моей сестры и вновь сделать его благочестивым органом.