Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи

Нами руководила наставница послушниц, заклятый враг сестры Лореты, которая, соответственно, была мягкой и ласковой, как лучи весеннего солнца. Но в ее обязанности входило побуждать и воспитывать молодых девушек, вверенных ее попечению, так, чтобы они без протеста и сожаления посвящали себя Господу. А другая ее роль, с которой она справлялась блестяще, состояла в том, чтобы исправно просвещать послушниц насчет ужасов внешнего мира.

Едва где-нибудь в Перу, а также в любом другом испанском доминионе, случалось убийство, или муж избивал жену, или ребенок умирал во время родов, детали происшедшего становились нам известны немедленно. Если уж на то пошло, наша наставница нередко переходила границы, рисуя окружающий мир исключительно в черных и зловещих тонах. Послушать ее, так все до единой молоденькие девушки, не спешащие укрыться в монастыре, вскоре превращались в старух благодаря каждодневным тяготам замужества. Их жизнь напоминала бесконечную череду обязанностей – им приходилось ходить за покупками, убирать, рожать и воспитывать детей, подставляя другую щеку, пока они не умирали гораздо раньше монахинь. Перед сном мы выслушивали жуткие истории о женах, для которых супружество превращалось в невыносимую муку, и они совершали самоубийства, зачастую прихватывая с собой в ад новорожденных детей, потому что малыши нередко умирали до того, как успевали исповедаться и получить отпущение грехов! Далее шли мужья, протыкавшие рапирами шелковые платья своих жен, нимало не заботясь о том, находились ли внутри супруги или нет, и воровавшие их драгоценности и тратившие их на шлюх. Подобные истории всегда заканчивались спонтанными горячими благодарственными молитвами Богу за то, что Он уберег своих маленьких монахинь от столь неприглядной и ужасной судьбы.

Скорее всего, разговор Мингуилло с priora состоялся в ее oficina, расположенной сразу за воротами. Невзрачный внешний двор не позволял составить должное впечатление о внутреннем мирке монастыря. Должно быть, монастырь Святой Каталины представлялся ему серым и мрачным, как могила. Ведь знай Мингуилло о том, какой была жизнь внутри монастыря, он бы никогда не отправил меня сюда. Если судьбой мне было уготовано стать пожизненной заключенной по воле своего брата, то я могла хотя бы утешаться тем, что моя последняя тюрьма располагалась в столь безукоризненно прекрасном месте.

Монастырь Святой Каталины напоминал царство из арабских сказок. Свежий ветер с гор ласково перебирал головки цветов во внутренних двориках, бесшумно скользя по извилистым улочкам и брызгаясь водой из фонтанов. Вместо того чтобы запретить чувственные удовольствия, монастырь наслаждался ими. Из канцелярии priora доносилась музыка маэстро Россини. У алтаря щебетали певчие птицы в клетках, придавая голосам хора небесное звучание. Отрада и утешение крылись в запахе роз, нежной мякоти созревающих плодов, длинных пальцах солнечных лучей, каждое утро нежно касавшихся наших лиц.

Но более всего в монастыре наслаждались вкусной пищей. В апартаментах каждой из принявших постриг монахинь имелась собственная кухня. Вечерний воздух был напоен ароматами тушеного мяса и жареных морских свинок. На следующее утро над дворами витали сводящие с ума запахи кондитерской выпечки и горячего шоколада, которые в полдень сменялись ароматами марципана, а после обеда – хлеба с пряностями. Наклоняясь понюхать цветок в саду, вы неизбежно обнаруживали, что от него пахнет сахаром и ванилью из восхитительных polvorones. [146]

Быть монахиней здесь означало жить в игрушечном кукольном домике. Цвета были слишком простыми для реального мира. У нас напрочь отсутствовали оттенки и полутона, властвовали яркие, чистые краски.

Ну и, конечно, здесь был Эль-Мисти. В Арекипе я не могла избавиться от ощущения, что лишь тонкая вуаль отделяет землю от рая. Вершина горы настолько возвышалась над ползущим над долинами туманом, настолько далека была от надежной тверди под ногами, что казалась неким сверкающим королевством в облаках, настоящим мифом или древней легендой. Vicaria пыталась запретить монахиням смотреть на вулкан, однако же сестра Лорета не могла уничтожить его по своему хотению. Даже если вы не смотрели на него, Эль-Мисти смотрел на вас. Я лично ощущала присутствие горы так, как ощущают манто из белого горностая на плечах – легкое, невесомое и нежное, но, что еще более важно, способное защитить. Мингуилло находился по другую сторону горы, а вдобавок еще и за океаном с двумя морями.

В столь теплой атмосфере я и впрямь могла проникнуться искренней верой. Утешение, обретенное в ней, поглотило бы мои печали и потери; я могла бы даже окончательно похоронить надежды Мингуилло на вечное страдание для меня тем, что открыла бы в себе настоящее призвание, доставляющее мне одну только радость. Но было нечто такое, что удерживало меня от подобного шага.

Все в монастыре полагали, что, раз я была калекой, то никогда не знала любви. Но воспоминания о поцелуе Санто и о том молчаливом обещании, которое прошептали мне его губы на Сан-Серволо, подрывали веру, которой в противном случае я бы наверняка прониклась в монастыре. Когда с моих губ «невинной и чистой невесты Христа» слетали слова молитвы, сердце мое разрывалось от боли, ибо мне казалось, что Господь участвует в тайном сговоре. И что же это за Бог, которому я должна была вверить себя? Который принимал пустые клятвы послушниц, не желающих становиться Его невестами, который позволял братьям запирать неудобных сестер в том, что Сесилия Корнаро однажды назвала «Его гаремом»?

Кроме того, я не могла забыть и о том, что этот самый Бог был идолом и для такого сумасшедшего существа, как сестра Лорета, которая собственными руками и своим устрашающим примером делала больше для распространения среди нас кощунственных мыслей, чем сам дьявол.

Вновь отстранившись от своей сути, я искала прибежища в рисунках, как всегда поступала с детства. Мой дневник, состоящий из отдельных листочков, обрел надежное укрытие в дальнем углу моего шкафчика для свечей.

Каждый день Я отправляла сестру Нарциссу и сестру Арабеллу собирать сведения о Венецианской Калеке. Эти девушки ступали так, словно не весили ничего.

Сама же Я ходила по ночам, смотрела и слушала. В трапезной начали перешептываться, что в монастыре завелось привидение, которое бродит в предрассветную пору по узким аллеям. Глупые девчонки в новициате уверяли, что видели, как глухой ночью домовой прижимается лицом к стеклам их комнат.

Но ночь разительно отличалась от дня! Монастырь Святой Каталины превращался в осколок древнего, первобытного прошлого. Во мраке слышался шорох крыльев летучих мышей, в темных комнатах тускло тлели огоньки свечей или очагов, и на фоне бархатно-синего неба вырисовывались фантасмагорические силуэты мавританских куполов и арок.