Николай Алексеев - Лжедмитрий I

— Ты, как войдешь, наперед всего поднеси кубок свекру будущему. Поклон низкий ему отвесь и скажи: «Выкушай на здравие, Лазарь Павлович!» А потом жениху поднеси. А на жениха глаза-то не больно пяль, так, украдочкой взгляни и опусти опять очи скромненько… Я за тобой следом пойду и, коли что, легонько подтолкну, а ты примечай.

Не один раз пришлось Манефе Захаровне подталкивать дочку: как предстала боярышня перед гостями, забыла все материнские наставления. Вместо того чтобы направиться прямо к свекру будущему, остановилась она посреди комнаты и уставилась глазами на жениха. Мать толкает ее, так что даже больно, она не замечает. Хотелось ей в лице жениха найти сходство с Константином, но не приметила она ни одной черты схожей. Не понравился ей Александр Лазаревич. Думалось ей, что и она не понравилась ему: смотрел он так на лицо ее своими светлыми глазами, что ей жутко становилось: холодком веяло на нее от этих глаз. Точно неживым взгляд их казался.

Наконец опомнилась Пелагеюшка, исполнила все, что требовалось, а как вернулась в свою горенку, сейчас в слезы. Мать ее журить стала, зачем она пред гостями вела себя не так, как надо, а она не слышала даже и журьбы материнской. Одна дума была в голове Пелагеюшки: «С этаким век коротать! Лучше б в омут!»

И вот уж несколько дней прошло с той поры, а дума эта не исчезает, напротив, все чаще и чаще на ум приходит и слезы на очи набегать заставляет.

Все трудней работать Пелагеюшке. В глазах от тоски темнеет.

— Это что же ты путаницу какую наплела? Нешто можно так? — раздается над ее ухом недовольный возглас матери.

— А? Где? Ах, да-да! Я сейчас… исправлю… — говорит боярышня и боится, как бы мать не прослышала в ее голосе слез.

— И что это с тобой сталось? Прежде золотые руки были, а теперь ишь напутала. Срам взглянуть! — продолжала ворчать Манефа Захаровна.

— Боярыня! Холсты там привезли, взглянуть надо бы, — сказала вошедшая в горницу холопка Фекла.

— А-а! Хорошо! Я сейчас, — ответила боярыня и вышла из комнаты.

Едва она успела уйти, как Фекла подошла к Пелагее Парамоновне и прошептала:

— А я тебя порадую, боярышня: весточка от дружка милого есть!

Боярышня покраснела от радости.

— Феклуша! Голубушка!

— Да, да! Сумел он со мной повидаться. «Передай, говорит, голубке моей, что извелся я совсем с тоски по ней. Все думал я, как горю помочь, счастье наше вернуть, ну и надумал, да не знаю — Пелагеюшка, пожалуй, согласна не будет…»

— Говори, говори, Феклуша! Ну-ну?

— Да дело такое, боярышня…

— Ах, да говори, Боже мой!

— «Надо, говорит, нам с нею крадью повенчаться… Возьму я ее увозом, повенчаемся мы с нею тайком, поживем месяц-другой где-нибудь, а после к отцу с матерью с повинной…» Ишь, побелела как ты, боярышня! Лица на тебе нет! — испуганно добавила холопка.

— Ничего, ничего, говори, — едва слышно прошептала девушка.

— «А у меня, говорит, уж все приготовлено: и поп найден, и место, куда укрыться, припасено, и человек верный имеется. Ты, говорит, ведь, Феклуша, нам тоже помочь не откажешься? Не бойся, мы тебя под гнев боярский не подведем: возьмем тебя с собой, вместе и с повинной приедем». — «Я тебе, боярин дорогой, всегда послужить готова, говорю, потому я и боярышню люблю, и ты завсегда добр ко мне очень», — «Вот и ладно, сказывает, значит, все дело устроится, только б Пелагеюшка «да» промолвила. Богом молю, скажи ты ей все это и ответ ее передай мне: я вечерком буду подле ворот ваших похаживать. Коли согласится, тогда мы и сговоримся, а коли нет — прямо в Москву-реку».

— Ай! Что ты, Феклуша! Неужели так и сказал?

— Вот те крест, так и сказал! Так как же, боярышня? — промолвила холопка, и маленькие лукавые глаза ее, устремленные на лицо Пелагеи Парамоновны, так и горели: сказав все, она забыла упомянуть об одном, что Константин Лазаревич обещал, в случае благоприятного ответа, подарить ей, Фекле, золотое запястье немедля же да после сулил немалую награду.

— Ах, как и быть, не знаю! — воскликнула Пелагеюшка, сжав голову руками.

— Ужли погубишь его?

— Как можно!

— Так как же?

— Дай подумать.

— Да некогда думать, решать надо: того и гляди, Манефа Захаровна вернется. Да вон она уж идет, кажись. Слышишь?

— Да, да! Ай, Господи! Что мне делать?

— Скорей, скорей! Да либо нет? — торопила холопка.

Шаги боярыни слышались уже совсем близко.

— Господи! Прости меня, грешницу! Да! — пролепетала Пелагеюшка.

Манефа Захаровна стояла на пороге.

— Прости, матушка боярыня, — затараторила. Фекла, — что я здесь малость замешкалась: залюбовалась на работу боярышнину. Что за искусница она! Просто диву даюсь, как это ладно да красиво выходит у ней! Свыше, видно, дар ей такой дан!

— Все от Бога, от кого больше? А Пелагея, точно, умеет работать малость — выучила я ее, — промолвила боярыня, с удовольствием слушая похвалы холопки.

— Какое малость! Посмотришь — глаз оторвать не хочется! И то сказать, ведь и ты, матушка боярыня, мастерица, каких мало, могла выучить. Дивно, дивно! — говорила Фекла, удаляясь из горницы.

Вечером того же дня невдалеке от ворот двора боярина Чванного смутно можно было различить в полутьме две фигуры.

Это были Константин Лазаревич и Фекла.

— Так она согласилась? Слава Тебе, Господи!

— Согласилась, согласилась! — слышался сладенький голос холопки. — Сперва, вестимо, не знала, как быть, ну да я ей растолковала, что ничего тут греховного нет. После этого она и говорит: «Скажи ему, соколику моему, что я за ним всюду пойду и все сделаю, как он сказывает… Себя, говорит, не пожалею».

— Так и сказала?

— Так, так.

— Ах, милая! — умиленно прошептал Константин.

— Конечно, тут надо было тоже уметь дело повести. Другая на моем месте ничего не сделала б, только впросак попала б, ну а я для тебя постаралась.

— На вот возьми, что обещал.

— Ай, боярин! Ай, голубчик! Да как мне тебя и благодарить, не знаю! Этакое запястье мне, холопке, подарил! С камнями, кажись?

— С камнями.

— И-и! Я и в руках таких не держивала, не то что носить! Одно жаль…

— Что?

— Скоро расстаться с ним придется.

— Почему?

— Да мать больна. Ну, недужному, вестимо, то то, то другое надо. А где взять? У боярыни не спросишь. Вот и придется продать запястье и купить матери чего-нибудь. Эх, жизнь!

— Так на тебе рублевиков, купи матери что надо, а запястье припрячь.

— Ай, боярин, да какая же ты добрая душа! — воскликнула Фекла, пряча рублевики. — Век буду за тебя Бога молить!

— Теперь слушай хорошенько. В четверток ночью, после первых петухов, проберусь я в сад. Ты тем временем тихонечко с боярышней выйди из дому и иди к забору. У меня там лазейка будет устроена. Я вас встречу, выведу на улицу. Тройка коней с верным человеком будет поджидать. В телегу вспрыгнем — и поминай нас как звали! Поняла? Запомнишь?