Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы

В 1929 году на три года в Сибирь, по путевке ГПУ, выехал из Москвы Василий Яковлевич Бурдаков. Он хранил у себя дома альбом с фотографиями царя и царских министров.

Одному такому «хранителю» по фамилии Тенберг следователь НКВД задал вопрос: «Спрашивается: лояльно настроенный к советской власти человек стал бы держать такой портрет в полной сохранности на протяжении двадцати лет существования советской власти?» И знаете, что этот «лояльно настроенный человек» ответил? Он ответил буквально следующее: «Конечно, советский человек этого бы не сделал. Я же объясняю нахождение у меня этого портрета тем, что я его забыл». Выходит, что и портрет царя хранил и не виноват! Такого быть не могло. Раз хранил — значит, мало боялся, не проверял, что имел, а такого быть не должно.

И все-таки во времена репрессий, о которых всем было известно, находились люди, продолжавшие хранить у себя недозволенное. Спасибо им, конечно, за это. И, вообще, спасибо всем, кто не выбрасывает на помойку то, что составляет приметы времени, кто не стирает с поверхности жизни пыль воспоминаний о чем бы то ни было. Для того чтобы хранить золото и бриллианты, много ума не требуется, а вот для тою, чтобы сохранить примус, тарелку довоенного репродуктора, билет на концерт Утесова, нужна мудрость! Ну и удача, конечно. В нашей жизни, полной потрясений, сделать это не всегда легко.

Время революций жестоко. Сколько было людей, которым просто припоминали старое, хотя советской власти они ничего плохого не сделали, да и не могли сделать.

Льва Николаевича Гинерман-Гана в июне 1925 года выслали за то, что в дореволюционные годы он служил репортером петербургских газет «Русское слово» и «Биржевые ведомости». Не такое уж это вредное занятие писать репортажи.

В 1925 году бывшему омскому вице-губернатору Николаю Ильичу Князеву власти припомнили борьбу с революционным движением в 1905 году и заключили на три года в концлагерь.

Вообще Москва старалась избавиться от «бывших». В мае 1925 года выслали в Киркрай (Кировский край) бывшую княгиню Скорину-Щербатову. Жила она в доме 17 по Харитоньевскому переулку. В 1927 году выслали бывшего смоленского губернатора Константина Антоновича Шумовского. Жил он в квартире 7 дома 9 по улице Маросейка и работал делопроизводителем Мослесостроя. Обвинили его в антисоветских настроениях. За монархические убеждения выслали «бывшую княгиню» Наталью Павловну Урусову Она жила в квартире 40 дома 7/10 по Знаменской улице и заведовала расчетной конторой управления спальных вагонов Московского железнодорожного узла.

Признали антисоветчиком и выслали из Москвы и Ивана Павловича Вокчука, члена кооператива «Радуга», проживающего в квартире 15 дома 10 по Казенному переулку. Был Иван Павлович родственником Гучкова, «бывшего военного министра» Временного правительства.

В 1929 году выслали из Москвы и учителя физкультуры Артема Николаевича Протасова за то, что он был сыном харьковского губернатора.

В июне 1927 года в возрасте пятидесяти двух лет был арестован Леонид Георгиевич Судейкин, сын известного в свое время полицейского деятеля Судейкина, убитого народовольцем Дегаевым, которого он же и завербовал. Леонид же Георгиевич, хотя и служил некоторое время в полицейском управлении московских вокзалов, но ни в чем предосудительном, с точки зрения революционеров, замечен не был и при новой власти занимал скромную должность старшего статистика хлебного отдела Госбанка. Тем не менее тень отца Судейкина позвала его на три года в Сибирь.

В 1929 году выслали из Москвы графиню Оболенскую, торговавшую с лотка всякой мелочью на Смоленском рынке, бывшего колчаковского офицера Шидловского, бывшего владельца ликвидированного предприятия Гинцбурга, бывшего хозяина суконной фабрики Загладина, бывшего князя и блестящего офицера Кропоткина. Из дома 1 /2 по Трубниковскому переулку выселили графиню Ланскую, сыновей бывшего обер-прокурора Священного синода Саблера Десятовских, фабриканта Корнилова, владельца многих московских домов Паутынского, бывшего фабриканта Дианова, бывшего военного прокурора Войцеховича и др. В январе 1930 года был выселен из Москвы фабрикант Шулейкин, а из дома 7 по Большой Пироговской улице — бывшие «господа»: Неселер, Нейман, Борских, Узадовский и Краузе.

С «бывшими» тогда не церемонились. Билинская, жившая в доме 12 по Собачьей площадке, когда-то пела в оперетте Потопчиной (была такая антреприза). Муж ее был директором фабрики. Занимали они пятикомнатную квартиру. После революции не стало мужа, не стало оперетты, не стало пяти комнат. Осталась одна, телефон в квартире и членство в профсоюзе «Рабис». С 1923 года Билинская состояла на учете на бирже труда и получала пособие как неработающая. Получала она его и тогда, когда срок выплаты пособия истек. В 1927 году ее пособия лишили.

Когда с графини Уваровой, у которой тоже осталась одна комната, стали требовать квартплату по повышенным расценкам, как с нетрудового элемента, ей пришлось пустить в свою комнату жильца, рабочего Лилина. Тот, как рабочий, платил мало. Денег не хватало, и она решила пустить второго жильца. Лилин запротестовал. Кончилось тем, что графиню вообще выселили из квартиры «за спекуляцию жилплощадью».

Пресса поддерживала классовую линию в жилищном вопросе и предоставляла свои полосы письмам представителей пролетариата. В 1932 году в газете жильцов и работников пятого домового треста «Арбат» Фрунзенского района Москвы «За социалистический быт» было опубликовано письмо, подписанное словом «рабочий». В письме говорилось: «На сегодняшний день есть факты, когда бывшие люди продолжают проживать в лучших квартирах, а в то же самое время некоторые лучшие пролетарии, к тому же еще ведущие активную общественную работу, продолжают жить в подвалах. В доме 32 по Арбату проживает Саличев, в прошлом торговец, и Журавлев — рабочий, активный общественник, в прошлом эксплуатировавшийся на предприятии Саличева в качестве рабочего, со своей большой семьей — в подвале. Надо раз и навсегда кончить церемониться с бывшими и не только их спускать в подвалы, но и выселять совсем из Москвы, а квартиры передавать рабочим, активно участвующим в общественной жизни».

Письмо подействовало. Саличева из Москвы выселили, а его дочь, занявшую тридцатиметровую комнату отца, переселили в подвал. В комнату Саличева вселили рабочего из подвала. Справедливость восторжествовала. Тем более что этим рабочим, вселенным в квартиру Саличева, как раз и оказался наш «активный общественник» Журавлев, написавший письмо.

Не давали спуску и «бывшим», укрывшимся на подмосковных дачах. Недалеко от Москвы по Курской железной дороге (в Люблино или Кузьминках) существовала дача фабриканта Серикова. Жили на ней дочь фабриканта с мужем, бывшим полковником царской армии Тверицыным, его сын от первого брака, бывший адъютант царской армии, а также родственник Сериковых, бывший фабрикант Ермолаев. Часть дачи хозяева сдавали, причем не рабочим. Это возмутило местные власти и общественность. Подали в суд. Суд взыскал с Тверицыных три с половиной тысячи рублей недополученной квартплаты, посчитав, что дачу надо было сдавать не на лето, а на весь год, и выселил всех «дачников» к чертовой матери, с тем чтобы отдать ее рабочим. Правда, поселились ли они там или нет, — неизвестно.