Гор Видал - Сотворение мира

Один за другим выкрикивались титулы Дария. Какое торжество! А как же, со времен Кира до Дария большая часть мира стала персидской, и наш Великий Царь известен всем не как один из многих царей, а как царь всей необъятной земли.

Ко всеобщему удивлению, последним оказался Артобазан, который, выступив вперед, тихим голосом объявил несравненный титул:

— Царь царей!

Само то, что Артобазана назначили — неважно, как тихо — объявить последний титул, было принято за знак особой милости, и положение царицы Атоссы моментально ухудшилось.

Я взглянул на Гобрия. Он мрачно улыбался в ярко-красную бороду. Затем Великий Царь опустился на трон со львом.

Вскоре после нашего обустройства в Экбатане Лаис завела роман с Гистиэем. Гистиэй был смуглый вечно хмурый мужчина. Не скажу, что он мне нравился. Это был несчастный человек, весьма агрессивно распространявший свое уныние на все вокруг. Признаю: у него были причины горевать. После приказа прибыть в Сузы из могущественного милетского тирана он превратился в «гостя Великого Царя». То есть в узника. А тем временем Милет процветал в правление его зятя Аристагора.

Лаис всегда принимала мужчин в присутствии двух евнухов. Поскольку приставленные к ней евнухи были не только старыми и дряхлыми, но и отличались удивительным безобразием, такая ее рассудительность не могла, по ее мнению, не создать ей в глазах остальных дам гарема репутацию благопристойной вдовы. Вообще-то, Лаис не приходилось заботиться о своей репутации. С самого начала двор смотрел на нее как на чужую и общие законы гарема на нее не распространялись. После Атоссы Лаис пользовалась при дворе наибольшей свободой, и никто не обращал внимания на ее поведение, коль скоро у нее не было никаких отношений с Великим Царем. Лаис также старательно избегала конфликтов с царскими женами. И наконец, как мать Зороастрова внука, она имела при дворе нечто вроде духовного сана — положение, которым не упускала случая воспользоваться. Ей нравилось носить таинственные одеяния, не похожие ни на греческие, ни на персидские. На публике она принимала светский вид, но по секрету распускала слухи, что умеет — не бесплатно — составлять гороскопы, варить приворотное зелье, готовить незаметно убивающие яды. И пользовалась большой популярностью.

В Экбатане Гистиэй ходил с бритой головой в знак траура по Сибарису — городу, имеющему тесные связи с Милетом. Годом раньше Сибарис до основания разрушили кротонцы.

С горестным видом Гистиэй часто сидел в деревянном кресле напротив пристроившейся на складной скамеечке Лаис в малюсеньком дворике у ее жилища. Дряхлые евнухи дремали на солнце. Иногда и мне разрешали посидеть там: мое присутствие должно было придать больше приличия отношениям Лаис с Гистиэем. А вообще-то я не часто виделся с матерью. В то лето в Экбатане я больше времени проводил с принцами, упражняясь в воинском искусстве.

— Тебе повезло со школой. — Гистиэй всегда стремился заговорить со мной. — Когда вырастешь, для тебя не будет недостижимой должности.

— У него и так есть должность. Он глава зороастрийцев, верховный жрец всей Персии.

В те дни Лаис прилагала усилия, чтобы сохранить для меня этот высокий пост. Я к нему вовсе не стремился, да такой и должности-то не существовало. Нет никакого верховного жреца всей Персии. Зороастризм — учение, а не церковь.

— Ну если он передумает, то сможет стать сатрапом, государственным советником — да кем угодно! — Как все ионийские греки, Гистиэй не слишком уважал религию. — Но чем бы ты ни занимался в жизни, — торжественно проговорил он, — никогда не забывай свой родной язык!

Поскольку мы с Гистиэем всегда говорили по-гречески, совет казался излишним.

— Я говорю по-гречески с Милоном, — с готовностью сказал я. — Вообще-то это не рекомендуется, но мы говорим.

— С Милоном, сыном Фессала?

Я кивнул:

— Это мой лучший друг.

— Что ж, я сделал все для их семьи. — Гистиэй помрачнел, как никогда. — Я говорил Великому Царю, что нужно послать в Афины флот, пока старые землевладельцы не призвали спартанское войско, — а они призовут. Несомненно, лучше помочь Гиппию, пока он еще тиран, потом будет поздно. Персия должна действовать сейчас, но, к сожалению… — Гистиэй умолк: он не мог открыто критиковать Великого Царя. — Я даже предлагал свои услуги в качестве флотоводца. Но…

Повисла долгая пауза. Мы прислушивались к похрапыванию евнухов. Как и все остальные, мы с Лаис знали: Дарий глаз не спускает с Гистиэя.

К нам присоединился Демоцед, всем говоривший, что учит Лаис медицине. Теперь я подозреваю, что на самом деле она учила его магии — если это не одно и то же. Когда в Сардах персидский сатрап казнил самосского тирана, он продал Демоцеда в рабство. Позже в Сарды прибыл Великий Царь Дарий и, упав с коня, порвал себе мышцы на правой ноге. Проведя всю жизнь на полях сражений, Великий Царь тем не менее был неважным наездником.

Позвали египетских врачей. В результате их сложных манипуляций и заунывного пения нога совсем онемела. Царь был взбешен.

Тогда кто-то вспомнил, что в одной из лавок держат рабом знаменитого врача Демоцеда. И тут Демоцед проявил себя смелым и очень рассудительным человеком. Он понял, что если Дарий узнает о его искусстве врачевателя, то не видать ему свободы и своего дома в Кротоне как своих ушей. И когда за ним пришли, Демоцед все отрицал.

— Никакой я не врач, — объявил он. — Это другой Демоцед был искусным лекарем.

Дарий приказал принести раскаленные железо и клещи. Тут смелость уступила место рассудительности, и Демоцед взялся за работу. Он на два дня усыпил Дария, и все это время массировал ногу, употребив все свое искусство. На третий день Дарий выздоровел, и худшие опасения Демоцеда оправдались — его назначили семейным врачом царской фамилии. Ему даже была пожалована неслыханная привилегия — посещать помещение гарема в любое время дня и ночи без сопровождения евнухов.

Это Демоцед спас жизнь царице Атоссе. Когда на одной ее груди начала расти опухоль, вызывая страшные боли, Демоцед аккуратно удалил грудь. Ко всеобщему удивлению, Атосса поправилась. Печаль египетских врачей была сравнима только с унынием жен Великого Царя.

Хотя и огорченная потерей груди, Атосса понимала, что, прибегни она к египетскому лечению (растирания больного места кобыльим молоком, змеиным ядом и толченой слоновой костью убивают вернее, чем острый меч), ей бы не миновать смерти. То, что она смогла прожить столь долгий век, изменило не только мою жизнь — этого не стоит и упоминать, — но и повлияло на судьбу всего мира. Умри тогда Атосса, ее сын Ксеркс не стал бы преемником отца. Не секрет, что возведение на трон Ксеркса было целиком делом рук его матери.