К. Осипов - Дорога на Берлин

Он замолчал, точно ожидая возражений, но никто из генералитета не обмолвился ни единым словом. Фермор, насупившись, смотрел в окно, в ночную темень, из которой мерцающий свет факела вырывал круг бледно освещенного пространства.

По знаку Салтыкова Панин стал читать диспозицию. Шатилов записывал дополнительные распоряжения. Состав армии определялся в 28 тысяч пехоты и 5 тысяч регулярной конницы; кроме того, около 7 тысяч нерегулярной. Артиллерия насчитывала 186 орудий. У неприятеля предполагалось 17 тысяч пехоты и 10 тысяч регулярной конницы.

Армия в полной боевой готовности, под прикрытием легкой кавалерии, должна была в четыре часа пополудни двинуться к деревне Пальциг, в обход левого фланга и тыла неприятеля.

— Хорошенько накормите перед походом солдатушек, — сказал Салтыков, тяжело поднимаясь со стула. — Главное же, стройтесь с такою в ордер-де-баталии осторожностью, чтобы при всяком случае, поворотясь только на фронт, неприятеля встретить могли.

Усталым жестом он отпустил генералов.

Шатилов, собрав бумаги и откозыряв, в свою очередь пошел к двери. Главнокомандующий остановил его.

— Что там, дружок, с Ивониным стряслось? — Он опустился снова на стул и, кряхтя, стащил сафьяновый сапог. Ох! Млеет нога, быть дождю, верно. Голубчик! Не как офицер генералу, но как молодой человек престарелому — потри-ка мне ногу, вон… вокруг коленки… Вот так… Ох, спасибо! Так что же с Ивониным?

Шатилов, осторожно растирая больную ногу старика, рассказал о засаде. Салтыков слушал его с большим вниманием.

— Не о первом таком случае узнаю, — проговорил он. — Король Фридерик хочет вокруг нас партизанскую войну разжечь. Но сие не может ему удаться. Народ прусской не знает, что значит слово отечество: давно ли сама Пруссия образовалась? Переодетые прусские вербовщики наводнили всю немецкую империю. Они состоят под командой прусского полковника Колигнона. Он разъезжает всюду и приохочивает простаков и прохвостов вступать в прусскую службу, выдавая им патенты на чины поручиков и капитанов в прусской армии, все равно, кто куда хотел: в пехоту, в кирасиры, драгуны или гусары…

Он умолк и закрыл глаза, кряхтя и поворачивая ногу, которую Шатилов со всем усердием растирал. Его простой белый ландмилицкий мундир расстегнулся, седенькие волосы спутались.

— Множество молодых людей, — заговорил вновь Салтыков, — не окончив наук, бежали от родителей и с полученными ими патентами являлись в Магдебург, а там их всех, без разбору, просто записывали в солдаты. Такими средствами коварнейший Колигнон доставляет королю Фридерику рекрут. Что ты о сем скажешь, любезный друг?

— А то, ваше сиятельство, что подобные солдаты будут храбры, когда они сильнее, чем их противник, и послушны, пока их гонит в бой фельдфебель. Но ежели доведется им биться смертно с врагом упорным и сильнейшим, то они не окажут толикую мужественность, как наши войска, и более станут заботиться о своей безопасности, чем о славе знамен или о благе прусской страны.

Салтыков так и вскинулся.

— Знатно рассуждаешь! Ай, знатно! Потому и партизан Фридерику не сыскать, раз, два, и обчелся, а у нас бы вокруг вражеской армии словно комары вились отрядики… Я вот, друг мой, побывал о прошлом годе в завоеванных нами прусских областях. Почти все амты [11] Амты — уезды. без всякого принуждения на подданство России присягнули. В Кенигсберге университет присягу давал, в составе коего доцент Иммануил Кант числится, весьма в философии искусный. Жители украсили домы свои русскими государственными гербами. Фридерика ни единым добрым словом не поминают, только клянут, за поборы и притеснения. Особливо тому верить не следует: народ коварный, но все ж сие показательно.

Он осторожно высвободил свою ногу и принялся натягивать сапог.

— Эва, светло уж как!

— Светает… Вам пора отдохнуть, ваше сиятельство.

— Отдохнуть? Скоро я, дружок, и вовсе на отдых лягу. А нонче бой! Вели адъютанту лошадей приготовить. Сейчас съезжу, рекогносцирую неприятельские позиции. Чужими глазами много не увидишь. Поеду не торопясь, по-стариковски, погляжу, как Ведель расположился.

Спустя пять минут мимо Шатилова, торопливо шагавшего в лазарет, проехала на рысях небольшая кавалькада. То был главнокомандующий в сопровождении генералов Демику, Тотлебена и десятка казаков. Проезжая мимо посторонившегося Шатилова, Салтыков приветливо помахал ему рукой.

Выступив во второй половине дня, русская армия шла безостановочно почти восемь часов. Только около полуночи был сделан большой привал. Войска расположились на ночлег, не нарушая походного порядка, который в каждый момент мог быть превращен в боевой. Однако ночь прошла совершенно спокойно, и на рассвете марш войск был возобновлен.

Предпринятое Салтыковым обходное движение явилось для пруссаков полной неожиданностью. Передовые посты их пытались задерживать русские колонны артиллерийским огнем, но этот дальний обстрел был совершенно безвреден, а более решительные действия не предпринимались ввиду отсутствия старших начальников. Лишь в середине второго дня, когда русские войска приближались к деревне Пальциг, Ведель начал атаки.

Гусары прусского генерала Малаховского устремились на русский авангард. Но изрезанная болотами и ручьями местность не благоприятствовала действиям кавалерии. Гусары заколебались, а огонь выдвинутых русскими пушек и вовсе остудил их пыл.

Армия дошла беспрепятственно до Пальцига и расположилась на позиции перед этой деревней. Теперь сражение было неминуемо, и Салтыков построил войска в боевой порядок.

Он не опасался атаки в центре, так как протекавшая перед позицией речка Флосс крайне затрудняла развертывание неприятельских сил. Зато большие опасения внушал левый и особенно правый фланг.

Согласно правилам линейной тактики, русские войска были выстроены в две линии, расстояние между которыми равнялось 300–500 шагам. Артиллерия была сведена в восемь отдельных батарей, четыре из которых были помещены в первой линии правого фланга, а четыре — на левом фланге.

В три часа дня пруссаки открыли огонь из всех орудий, подготовляя атаку.

В первой линии правого фланга стояли Сибирский, Углицкий и 1-й Гренадерский полки. Они-то и приняли на себя первый удар пруссаков, которых вел генерал Мантейфель.

Батарея, в которой служил Микулин, стояла на правом фланге.

Евграф Семенович хладнокровно распоряжался около своего орудия. Его ближайшим подручным был тихий, скромный мужичок, лет пятидесяти, по фамилии Емковой. Родом оренбуржец, он еще при Петре I был зачислен в армию, сражался под начальством Миниха и Вейсмана, был чуть не до смерти запорот плетьми при Бироне, имел три раны и ничего другого не желал в жизни, как до конца дней своих служить в родном полку. Евграфу Семеновичу он понравился услужливостью, трудолюбием, спокойной, рассудительной храбростью и, главное, умением все сделать без всяких инструментов: сплести ли лапти, залатать ли сапог, починить ли сбрую, сделать ли колеса к лафету — все он делал сноровисто и проворно, с природным мастерством, которым отличаются столь многие русские люди.