Дэвид Эберсхоф - 19-я жена

Элизабет смягчилась:

— А Гилберт знает, что она здесь?

— Я как раз собирался пойти его искать.

Я оставил Элизабет дома с чувством человека, едва избегнувшего страшной опасности, и обнаружил сына в мастерской, за работой.

— Она приехала, — сообщил я.

— Кто?

— Миссис Кокс.

Гилберт уронил деревянный молоток.

— Миссис Кокс?! И она здорова? А Вирджини тоже?

— Утомлена, но здорова. И девочка тоже. Почти совсем не изменились. Она ждет тебя в доме у твоей матери.

Я не был посвящен в содержание первого разговора Гилберта с миссис Кокс, но результат его мне известен. В тот же день, только поздно вечером, я нашел своего сына мертвецки пьяным от виски. Я потянул его за шиворот, чтобы хоть волоком доставить домой, и тут он произнес:

— Это ты.

— Конечно это я. Я пришел забрать тебя домой.

Мальчик оттолкнул меня и, шатаясь, поднялся на ноги, удержавшись за стойку.

— Я не то хотел сказать, — выговорил он. — Это ты ей нужен.

— Ты пьян.

— Не настолько, чтобы не понять: она проделала весь этот путь, чтобы за тебя замуж выйти.

Несмотря на то что сын опьянел, осушив целую кварту виски, он говорил правду. Миссис Кокс решилась на это путешествие, чтобы стать моей женой. Я сделал ей достаточно ясный намек, чтобы, как она про себя полагала, убедить ее в серьезности моих намерений. Я должен был сдержать обещание.

— Она будет последней! — умолял я Элизабет. — Но я должен пройти этот путь до конца.

— Трое — за один месяц, — укорила она. — Трое!

— Больше ни одной не будет. Даю тебе слово.

— Твое слово!

— Обещаю.

— Если ты на ней женишься, я больше никогда не буду жить с тобой.

Так это и было. Я женился на миссис Кокс в Солт-Лейке и поселил ее в небольшом доме между домом Лидии и тем, в котором жили вместе Элинор и Маргарет. С тех пор я провел много лет, перемещаясь между их постелями. Не думаю, что когда-либо в жизни я вел себя как животное более, чем в этот период, ибо так ведут себя собаки, а не люди. Три брачные ночи за три недели — увы, за всякое избыточное наслаждение наступает расплата.

Однако, если я скажу, что жалею об этих браках, это можно будет понять так, что я жалею о том, что узнал этих женщин. Так случилось только с Элинор. Каждая из двух других была добросердечной женщиной, которой на долю досталось больше, чем ей следовало бы пережить. А я отхватил себе больше, чем мог переварить. Я пытался просить прощения у Элизабет. Она от меня отмахнулась.

— Что сделано, то сделано, — сказала она.

Я попытался снова. Она захлопнула передо мною дверь. На третью мою попытку она ответила со спокойным смирением:

— Я давно тебя простила.

Сильнейшее горе достигло своего апогея и теперь отступило в глубину. Мое семейство в его новой форме продолжало жить и трудиться еще много успешных лет. Я лишь хотел бы то же самое сказать об Энн Элизе. Очень часто я задумываюсь над тем, не моя ли вина, что она вышла на путь антипатии к нашей вере. Как еще могу я объяснить, откуда растут корни ее гнева?

Здесь, рядом с моим письменным столом, лежит ее книга: она открыта. Сколько людей по всей стране держат в руках мемуар «Девятнадцатая жена»? Сколько людей встречаются со мной на его страницах? И все же теперь, когда я поведал бумаге свои собственные воспоминания, и вгляделся, точно в колодец, в самую глубь своей души, я смог увидеть, что моя дочь описала меня правильно. Ее слова убивают меня, потому что в них — правда. Она заключает свою пространную оценку словами: «В конечном счете я полагаю, что мое самое большое разочарование вызвано осознанием: мой отец, так же как Джозеф и Бригам до него, пытался укутать свои страсти в мантию религии. Он использовал Бога, чтобы прикрыть свой блуд. Мне еще предстоит услышать, как он сознается в том, что лгал».

Но некоторые истины приходят к нам слишком поздно.

Я же, как я понимаю, всего лишь человек.

— Вот оно! — сказал я мистеру Хеберу. — Доказательство, как мамины отпечатки попали на «Биг-бой».

Он наклонился над столом, чтобы еще раз взглянуть на фотографию.

— Расскажи мне, где ты ее раздобыл.

Я провел его по закоулкам своей встречи с Александрой и ее чата с моим папочкой.

— Ох, ради всего святого! — Он нажал кнопку на телефоне. — Морин, можете зайти ко мне? Послушай, Джордан, эти даты на фотографиях всегда отбрасываются в суде. Все знают, что они обычно неверные. — Дверь с треском распахнулась. — Морин, сможете сделать копию?

Она взглянула на фотографию:

— Это твой отец?

— Ну и что, если даты неверные? — возразил я. — У нас же есть кто-то, кто говорит, что она получила эту фотографию как раз перед тем, как его убили. А это ведь большое дело! — (Он молчал.) — Разве нет? — (Он по-прежнему не произнес ни слова.) — Мистер Хебер, я что, совсем бестолковый или как?

— Я просто думаю о тех способах, какими прокурор может все это в клочки разорвать. Нам нужно действовать получше.

— Но это все, что у меня пока есть.

Все это, каждая мелочь, о которой я вам рассказываю, происходило слишком быстро. Я уставился в лицо мистеру Хеберу — прекрасный цвет, умащенная лосьоном «Аква Велва» [75] «Аква Велва» (Aqua Velva) — дорогой лосьон после бритья для здоровой кожи. кожа, глаза голубые, словно рассветное небо, — но смотреть на него было все равно что на бессмысленный набор красок и форм. Я ничего не мог выяснить у этого типа. Знаете, как бывает, когда ваш ум отвлечен, мысли бродят повсюду, только не там, где им положено быть, а вы открываете книгу и видите буквы, но они не несут для вас никакого смысла? Будто это все по-китайски. Вот так и тут. Я подумал про маму в ее камере. Неужели она способна понять хоть что-то из всего этого лучше меня?

— Джордан, позволь мне дать тебе небольшой совет. Когда находишь некий ключ, ты должен поворачивать его и так и этак снова и снова, рассматривать его под разными углами, прежде чем решить, что он может значить. Только так эти вещи здесь работают. Подумай о каждой возможной причине, по какой эта фотография не поможет твоей матери. Если она все же будет иметь какую-то ценность после того, как ты это проделаешь, тогда, значит, ты на что-то вышел. Спроси у Морин. Она лучше всех.

— Не лучше всех, — откликнулась она.

— Послушайте, я пробыл тут, в Юте, уже — сколько? — пять дней и, во всяком случае, выяснил для себя хотя бы одно: не существует таких вещей, как надежные улики, мистер Хебер. Или такого понятия, как полная правда, или как там еще вы это захотите назвать.

Хебер и Морин смотрели на меня, страшно напрягаясь, чтобы не выпучить глаза от удивления или чего там еще. Ну и хватит про мою маленькую речь.