Роберт Стивенсон - Черная стрела (Пер Репина)

Под влиянием всего виденного им на «Доброй Надежде» он выбрал себе в спутники Лаулесса. Снег падал безостановочно и неизменно ровным ослепляющим облаком; ветер улегся и затих совсем. Весь мир казался как бы обернутым в саван этим безмолвным снежным наводнением. Идти было опасно, так как на каждом шагу можно было сбиться с дороги и погибнуть в сугробах снега. Лаулесс шел на полшага впереди своего спутника, вытянув голову как охотничья собака, идущая по следу. Он отыскивал дорогу, исследуя каждое дерево, и изучал тропинку, как будто бы вел корабль среди опасностей.

Пройдя около мили по лесу, они пришли к роще из могучих, искривленных дубов, куда сходилось несколько дорожек. Даже при сильно падавшем снеге нельзя было бы не узнать этого места, и Лаулесс, очевидно, узнал его с особенным восторгом.

— Ну, мастер Ричард, — сказал он, — если вы не слишком горды для того, чтобы быть гостем человека, не джентльмена по рождению и даже не хорошего христианина, то я могу предложить вам кружку вина и хороший огонь, чтобы согреть мозг в ваших мыслях.

— Веди, Уилль, — сказал Дик. — Кружка вина и хороший огонь! Да я пошел бы Бог знает как далеко, чтобы увидеть их.

Лаулесс раздвинул сухие ветви чащи и смело пошел вперед. Через некоторое время он дошел до довольно глубокой впадины или пещеры, в настоящее время на четверть засыпанной снегом. У края пещеры на подгнивших корнях стоял, наклонившись, большой бук. Старый бродяга раздвинул густые заросли и исчез в земле.

Бук был наполовину вырван с корнями во время какой-нибудь сильной бури и увлек за собой значительное количество дерна; старый Лаулесс вырыл себе тут тайное убежище. Корни служили ему стропилами, дерн — кровлей, мать-земля — стенами и полом. Несмотря на всю первобытность этого жилища, почерневший от огня очаг в одной стороне и присутствие большого дубового ящика, окованного железом, в другом, сразу указывали, что это логовище человека, а не нора какого-нибудь животного.

Хотя снег засыпал отверстие этой земляной пещеры усеял пол, все же воздух в ней был гораздо теплее, чем наверху, а когда Лаулесс высек искру и сухой хворост засверкал и затрещал на очаге, все вокруг приняло удобный и домашний вид.

Со вздохом полного удовольствия Лаулесс протянул к огню свои широкие руки и, казалось, вдыхал дым.

— Вот где кроличья нора старика Лаулесса, — сказал он. — Дай Бог, чтобы сюда не забралась никакая собака. Я разгуливал в разных местах с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать лет, и я впервые убежал из моего аббатства с золотой цепочкой ризничего и с требником, который я продал за четыре марки. Я был в Англии и во Франции, в Бургундии, а также и Испании паломником, ради спасения моей бедной души; был и на море, которое ни для кого не родина. Но мое место здесь, мастер Шельтон. Это моя родная страна — это нора в земле. Льет ли дождь, бушует ли ветер, апрель ли на дворе, и цветы падают вокруг моей постели, или зима, и я сижу один с добрым кумом — огнем, а реполов чирикает в лесу, — здесь моя церковь и рынок, моя жена и ребенок… Сюда я возвращаюсь и здесь, если будет угодно святым, хотел бы умереть.

— Действительно, это теплый уголок, — заметил Дик, — приятный и хорошо скрытый.

— Это-то и главное, — ответил Лаулесс, — если бы его нашли, мастер Шельтон, то сердце у меня разбилось бы. А вот здесь, — прибавил он, роясь толстыми пальцами в песчаном полу, — мой винный погреб, и вы получите бутылочку превосходного старого вина.

Порывшись немного, он действительно достал большую кожаную бутылку мерой приблизительно в галлон, на три четверти наполненную очень крепким, сладким вином. Они по-дружески выпили за здоровье друг друга, подбросили сучьев в огонь, и, когда он запылал, оба растянулись во весь рост, отогревались и сушились, испытывая чувство блаженнейшей теплоты.

— Мастер Шельтон, — сказал бродяга, — за последнее время у вас были две неудачи и, по-видимому, вы потеряете и девушку. Правильно ли я говорю?

— Правильно! — сказал Дик, покачивая головой.

— Ну, — сказал Лаулесс, — выслушайте старого дурака, который побывал чуть ли не на всем свете и видел почти все! Вы слишком много исполняете чужих поручений, мастер Шельтон. Исполняете поручения Эллиса, который только и желает смерти сэра Даниэля. Отправляетесь исполнять поручения лорда Фоксгэма; ну, у него — да сохранят его все святые — намерения хорошие. Но только вы, Дик, отправляйтесь-ка лучше по своим делам. Идите прямо к молодой девушке. Ухаживайте за нею, чтобы она не забыла вас. Будьте готовы и при удобном случае отправляйтесь, посадив ее к себе в седло.

— Да, Лаулесс, но теперь она, без сомнения, в доме сэра Даниэля, — ответил Дик.

— Ну так мы и пойдем туда, — сказал бродяга.

Дик с изумлением уставился на него.

— Да, я говорю, что думаю, — кивнув головой, проговорил Лаулесс. — А если вы так недоверчивы и запинаетесь при одном слове, то взгляните сюда!

Бродяга снял с шеи ключ, открыл дубовый ящик и, порывшись глубоко в его содержимом, вынул сначала монашеское одеяние, затем веревку для пояса и, наконец, громадные четки из дерева, такие тяжелые, что их можно было принять за оружие.

— Вот вам, — сказал он. — Надевайте все это.

Когда Дик оделся в платье монаха, Лаулесс достал краски и карандаш и чрезвычайно умело гримировал ему лицо. Он сделал брови более густыми и резкими, то же он проделал и с усами, еле видными; несколькими линиями, проведенными вокруг глаз, он изменил их выражение и сделал старше лицо слишком молодого монаха.

— Ну, — сказал он, — когда я сделаю то же с собой, из нас выйдет такая славная пара монахов, какую только можно пожелать. Мы смело пойдем к сэру Даниэлю, там нас примут гостеприимно из любви к церкви, матери нашей.

— А чем я могу отплатить тебе, дорогой Лаулесс? — сказал Дик.

— Эх братец, — ответил Лаулесс. — Я делаю это только для моего удовольствия. Вы думайте о себе. Я из тех, кто сам о себе думает. Если у меня чего не хватает, у меня длинный язык и голос, словно монастырский колокол. Я прошу, мой сын, ну, а если просьба не помогает, то обыкновенно беру то, что мне нужно.

Старый плут сделал смешную гримасу. Хотя Дику было неприятно сознавать себя так сильно обязанным этой двусмысленной личности, он не мог сдержать смеха.

После этого Лаулесс вернулся к большому ящику и вскоре явился в новом виде. Дик с удивлением заметил, что он спрятал под одеждой пук стрел.

— Зачем ты делаешь это? — спросил юноша. — К чему стрелы, когда ты не берешь лука?

— Ну, — весело проговорил Лаулесс, — по всей вероятности, будут разбитые головы, не говоря уже о спинах, прежде чем мы выберемся живыми и невредимыми оттуда, куда идем, и если что случится, то я хотел бы, чтобы наше общество вышло с честью из дела. Черная стрела, мастер Дик, печать нашего аббатства, она показывает, кто написал записку.