Джон Бэнвилл - Кеплер

По мне так важно, что не только чувства наши подвластны небесам, но и разум человеческий. В поисках знаний повсюду мы наткнемся на геометрические соотношения в природе, которую Господь, создавая мир, состряпал, так сказать, из того, что у Него было под рукой. Изучать природу — значит прослеживать в ней соотношения геометрические. Поскольку Господь, в неизреченной благости Своей, не мог Себе позволить отдых от трудов, Он играл со свойствами вещей, мир творя по Своему подобию. Вот я и думаю: не вся ль природа, не вся ли красота мира отражена в геометрии? (Собственно, это и есть основа всей моей веры.) И так, невольно или умышленно, творение подражает Творцу, Земля — вырабатывая кристаллы, планеты — распуская листья и цветы, человек — в творческом своем труде. И все это — как детская игра, без плана, без цели, подчиняясь лишь внутреннему порыву, во имя чистой радости. Дух же созерцающий находит и заново узнает Себя в Своем творенье. Да, да, Рослин: все — игра.

_____

Прага

День поминовения усопших,

Год 1608

Д-ру Михаэлю Мэстлину,

в Тюбинген

Получил милое и трогательное письмо Ваше, за каковое премного благодарен, однако ж, признаюсь, был им и сильно огорчен. Долгое время я то и дело к Вам писал, а от Вас ни ответа, ни привета, и вот вдруг, будто пришпоренный раздраженьем и обидой, Вы шлете мне эти странные слова прощального благословенья. Да разве «достиг я ступени столь высокой, положения столь заметного», что мог бы, ежели б и захотел, «смотреть на вас сверху вниз»? Да что Вы такое говорите, сударь? Вы — первый мой учитель и наставник, и, себя надеждой льщу, мой самый старый друг. Как же мог бы я смотреть на Вас сверху вниз, зачем бы мне пришло такое в голову? Вы говорите, что вопросы мои порою слишком мудрены и, чтобы их понять, Вам недостало знаний и способностей. Однако ж я уверен, дорогой магистр: если Вы чего не поняли, в том вина моя, мой способ выражения темен и неловок, а то и сами мысли путаны. Ах, Вы «понимаете только скромное свое ремесло»? На сей счет одно могу Вам возразить: Вы оценили труд Коперника в то время, когда иные, чьи имена потом наделали столько шума в мире, даже и не слыхивали ни о самом эрмландце, ни о теориях его. Полноте, милый доктор, будет Вам, и с меня довольно!

И однако, на кое-что в письме Вашем мне нечего и возразить. Всему виной несчастный мой характер. Всегда со мной так было: как ни старался, я не умел завести друзей, а если заводил, не мог их удержать. Когда встречаю того, кого, душа подсказывает, полюблю, я, как песик, виляю хвостиком, вываливаю язык, выкатываю глаза; но рано или поздно сорвусь и зарычу. Я зол, я людей кусаю своим сарказмом. Ах, да я ведь даже люблю глодать что-нибудь твердое, отбросы, косточки, сухие хлебные корки, и я всегда, как пес, боялся ванн, притираний, омовений! Ну как мне ждать от людей любви, раз я таков, раз я так низок?

Тихо Браге, датчанина, да, я его любил, хоть, думаю, он так и не узнал об этом — я, разумеется, и не пытался ему сказать, слишком был занят тем, что норовил куснуть ту руку, что меня кормила, — его руку. Он был великий человек, имя его останется в веках. Зачем же я не сказал ему, что признаю его величие? С самого начала мы с ним бранились, да так и не помирились, даже в тот день, когда он умер. Правда, он все хотел, чтобы мою работу я основал на его системе мира, не на Коперниковой, а уж такого я не мог; но почему б не притвориться, не прилгнуть ему в угоду, не утишить его опасения? Разумеется, он был надменен, двоедушен, зол, и он со мною дурно обходился. Но теперь я вижу: что делать, просто-напросто нрав его был таков, как у меня — мой нрав. Да, но себя-то не обманешь, знаю, будь вдруг он воскрешен и послан опять ко мне, пошли бы только новые раздоры. Я не умею себя выразить. Я все стараюсь объяснить, каков я: рычу и огрызаюсь, только чтоб защитить то, что мне драгоценно, а мне куда приятней было б вилять хвостом и дружить со всеми.

Вы вообразили, будто я себя считаю возвышенной особой. Ничуть. Высоких почестей никогда я не имел и важных мест не занимал. По сим мирским подмосткам хожу я простым и незаметным. Удастся выжать часть жалованья при дворе — я и доволен этому подспорью. А впрочем, я считаю, что не императору служу, а всему роду человеческому и потомству. В сей скромной надежде я с тайной гордостью презрел почести и важные места, равно как и все, что могут они за собой повлечь. Единственной же честью полагаю я то обстоятельство, что божественным произволеньем был приближен к наблюденьям Тихо.

Сделайте милость, простите мне невольные обиды, какие я Вам причинил

_____

Дом Венцеля

Прага

Перед Рождеством года 1606

Гансу Георгу Герварту фон Хоенбургу,

в Мюнхен

Salve. [40] Здравствуйте (лат.). Боюсь, у меня получится только коротенькая записочка, пожелание всяческих благ к празднику Вам и семье Вашей. Двор занят приуготовлением торжеств, следственно, я забыт, ненадолго предоставлен самому себе и могу предаваться беспрепятственно собственным моим занятиям. Не странно ли, как в самые нежданные минуты ум наш, приземлясь после изнурительного долгого полета, вдруг снова расправляет крылья и стремится к еще большим высотам? Недавно кончив свою Astronomia nova и собравшись годик-другой передохнуть, опять я с новым жаром взялся за изучение мировой гармонии, которое прервал семь лет тому, дабы разделаться с мелкой задачкой основания новой астрономии!

Коль скоро я считаю, что разум изначально в себе содержит основные и главные формы бытия, ничуть неудивительно, что, еще не зная точно, о чем в ней будет речь, я уж задумал форму будущей моей книги. Всегда со мною так: в начале образ! И вот я предвижу труд, разделенный на пять частей, соответственно промежуткам между пяти орбит, тогда как число глав в каждой части основано будет на значащих величинах каждого из пяти правильных выпуклых многогранников, или тел Платоновых, каковые, согласно Mysterium Вашего покорного слуги, должны этим промежуткам соответствовать. Вдобавок, ради украшения и дабы принести почтительную дань, я намерен так начинать каждую главу, чтобы акростихом читались имена некоторых знаменитых мужей. Впрочем, не исключаю, что в пылу работы этот великий замысел будет отставлен. Ну и Бог с ним.

Эпиграфом я взял слова Коперника о дивной гармонии мира и гармонии в соотношениях движений и размеров планетарных орбит. Я задаюсь вопросом, в чем же сия симметрия? Как может человек постигнуть сии соотношения? Последний вопрос, полагаю, легко решить — сам же я миг тому назад дал на него ответ. Душа в самой себе содержит внутреннюю свою гармонию и прообраз чистых гармоний, чувствами постигаемых. А коль скоро гармонии сии суть вопрос пропорций, то должны существовать и фигуры, одна с другой сопоставимые: таковы круг и те части круга, что из него вырезаны по дуге. Круг есть нечто существующее в уме нашем: тот круг, что вычерчиваем мы циркулем, есть лишь неточное отображение идеи круга, изначально существовавшей и объемлемой умом. Тут я решительно не согласен с Аристотелем, который считает, что ум наш — tabula rasa, [41] Чистая доска (лат). на коей записываются чувственные представления. Не так, совсем не так! Ум сам собою постигает все идеи математические и формы; опыт только напоминает ему о том, что он и прежде знал. В идеях математических — самое существо души. Разум сам собою постигает равную удаленность от некоей точки и так рождает образ круга, без всякого подспорья чувственного опыта. Выражусь иначе: не ведай разум глаза, ему для постижения вещей, расположенных вне его, пришлось бы завести глаз, и он бы подчинил его собственным своим законам. Ибо опознание величин, разуму соприродных, определяет, каким быть глазу, и глаз именно таков, потому что таков разум. А не наоборот. Геометрия не глазом постигнута: она и без него уже была.