Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

Остров имеет в длину двадцать пять верст, а в ширину — шестнадцать. Почва состоит из крупного песка вперемешку с громадными булыжниками. Поверхность холмистая, изрезанная безлесными болотами и множеством пресноводных озер. Озера эти, имеющие весьма затейливые, извилистые формы, создают, быть может намеренно, если не считать природу мертвой, такой лабиринт, из которого почти невозможно выбраться. Впоследствии несчастным, кого содержали в казематах, еще удавалось ускользнуть, но никому не повезло разгадать загадку озерных лабиринтов. Отсутствие всякого жилья, суровость климата, сырой воздух, наполненный морскими испарениями, лишают всякой возможности существовать вне стен монастыря. На каменистой почве растут только кривые березы да малорослые ели. Однако в центре острова изредка попадается строевой лес. Морской ветер беспрепятственно разгуливает, поднимая зимой страшные снеговые буруны.

Берега Белого моря представляли собой сущую пустыню с небольшими оазисами. Везде пусто, тихо, безлюдно, лишь вечно бушующие волны, напирая мощными накатами на каменную грудь земли, производят своеобразный незабываемый шум. Пустынный крайсветный остров, с мрачною природой, кучкой суровых, отшатнувшихся отсвета людей, кругом нелюдимое море, две трети года покрытое льдами, а за этим морем опять пустынный берег с изредка попадающими путнику деревушками, в которых жил полузамерзший и голодный монастырский народ. В Новгороде и Москве очень быстро сообразили, что нет краше места для неугодных, коих нужно было услать туда, куда ворон костей не заносит. Понятное дело, что в подобных условиях личность игумена и монахов приобретала первенствующее значение. Жестокий усугублял бы страдания, милостивый и истинно верующий облегчал бы участь отверженных.

Филипп Колычев относился к последней категории церковных начальников. Иоанн, конечно, наблюдал за деятельностью игумена и симпатизировал ему, помогая деньгами и дарами, всячески поддерживая хозяйственную деятельность монастырской общины, а она была многогранна. Там строились каменные храмы, пристани, плотины и гостиницы для прибывающих. Сухостой в лесах вырубался, болота осушались, прокладывались каналы и дороги, а в озерах разводили рыбу. Соляные варницы, стада оленей и домашний скот делали Соловецкий монастырь богаче и добавляли ему значимость в этом далеком кусочке безбрежной России. При Филиппе Соловки стали не только местом ссылки. Однако и такое его призвание продолжало существовать. Через крепкие высокие стены монастыря не перепрыгнешь, а внутри стен глухие казематы под крепкой охраной. Бегали люди и при Иоанне, и особенно позже из самых крайних пределов нашей земли, даже с Сахалина ускользали, но долгие столетия не знали примера, чтобы из Соловецкого монастыря кто-либо уходил живым. Славился тем Соловецкий острог. Для сотен убогих и неубогих Соловецкий монастырь являл тихую гавань среди невзгод житейского моря. Одна любопытная особенность сопровождала жизнь на Соловках. Монашеский уклад, как нечто целое и законченное, составленное по известному плану, оказывал весьма часто воздействие на ссыльных. Они не просто раскаивались в собственных заблуждениях, но делались такими горячими адептами истового православия и монашеских подвигов, что удостаивались быть занесенными на страницы Соловецкого патерика наравне с великими подвижниками, прославившими обитель. Таковы Иероним — иеромонах, известнейший на всем Севере, послушник Иван Сорокин, а в XVIII веке сосланный Петром I по делу Гришки Талицкого его духовник, «распятский поп Иван Иванов». Он сделался основателем Голгофо-распятского скита на Анзерском острове, отличавшегося строгостью устава даже между суровыми соловьянами. Теперь считают его святым. Мощи почивают под спудом Голгофского скита.

Удивительно, что из сей страшной тюрьмы — пусть на небо! — уходили искренне уверовавшие в Бога. Редчайший случай, когда муки заключения из преступивших закон делали святых.

И роль игумена и монахов была никем и ничем не превзойдена. Филипп Колычев одним из первых стал на указанный путь, и слава о нем распространилась и до Москвы, и за Москву. Слухами и славой игумена Филиппа был очарован и царь. Путь Филиппа в столицу иначе как триумфальным не назовешь. Новгородцы просили у него заступничества перед царем, ибо знали или, вернее, предчувствовали, что их ожидает в ближайшем будущем. Иоанн встретил скромного игумена стоя и откровенно сказал, с каким уважением относится к заслугам его и подвижничеству братии. Летописные фантазеры пишут, что Филипп Колычев плакал, когда отказывался, но государь оставался непреклонен. Вряд ли суровый инок проронил слезу, если спустя несколько мгновений, по словам летописца, произнес:

— Повинуюсь твоей воле. Но умири же совесть мою: да не будет опричнины! Да будет только единая Россия! Ибо всякое разделенное царство, по глаголу Всевышнего, запустеет. Не могу благословлять тебя искренно, видя скорбь отечества!

Однако смелым упреком он не оттолкнул царя. Иоанн нуждался в благословении, и именно игумена Филиппа. Он нуждался в нем не только потому, что монах имел безукоризненную репутацию. Он нуждался в благословении потому, что сам верил в Бога, и эта вера прослеживается с необыкновенной последовательностью во всех добрых, полезных и злых начинаниях. Летописец и вдогонку историки изображают дело так, будто Иоанн не желал дать игумену славы гонимого за добродетель. Но Филипп еще ничего не сотворил в столице и мог быть отправлен обратно в пустой и безлюдный край без всякого затруднения. Нет, Иоанн нуждался в благословении, нуждался в поддержке. Он говорил не лицемеря, когда, обратившись к Филиппу, пожаловался:

— Разве не знаешь, что мои хотят поглотить меня, что ближние готовят мне гибель?

Филипп заколебался и позволил себя уговорить коллегам, которые понимали, от чего отказывался игумен. Даже ласкатели Иоанновы, такие как Пимен Новгородский и Филофей Рязанский, и те считали, что Филиппу надо покориться государю и принять сан митрополита. Филипп уступил давлению и согласился, полагая, что сумеет ограничить зверские порывы опричнины. Иначе как объяснить его слова:

— Да будет, что угодно государю и церковным пастырям!

С этого момента он встал на стезю смерти, но, не ведая того, приступил к строению в Москве церкви во имя святых Савватия и Зосимы. Между тем он не смог предотвратить казни, которые последовали из-за дела Ивашки Козлова, якобы смутившего бояр. Казни состоялись, и обязанности палачей исполнили в том числе и ближайшие родственники царя, такие как князь Михайло Черкасский, брат царицы Марии, возглавлявший Опричную думу. Филипп Колычев постоянно протестовал против казней, которые были еле прикрыты формальным — иногда судебным — разбирательством. Дальнейшее лишь подтверждает мысль об определенной зависимости Иоанна от соловецкого святого. Царь мечтал склонить старца на свою сторону и добиться от него духовной — именно духовной! — поддержки.