Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

В тот момент дверь распахнулась, и в комнату вбежала девочка, еще не подросток, чертами и лепкой личика вылитая копия матери, с большими голубыми глазами отца. Бросилась она к нему и прижалась лицом к коленям. Малюте приходилось и над детьми расправу творить, однако, признаться, не любил он ни жизни их лишать, ни в чужие руки отдавать. Между тем Иоанн между преступником осужденным и его семьей различия не делал. Яблоня от яблони недалеко падает. Если выдергиваешь дерево, то с корнем. Не выкорчуешь пень, оставишь — не ровен час, зазеленеют на нем побеги, укрепятся, пойдут в рост и вширь: такой дубок вымахает — не остановишь. Ненависть затаит, а когда час подойдет, и старая обида вспомнится. Малюта дал знак опричнику Болотову. Девочку поднял опричник Болотов и пошел с ней в сени.

— Ну как хотите, князь и княгиня прегордые! Видно, злодейство в самом сердце гнездо свило. И Ефросиния такая. Сколько вам, Старицким, милости ни было отпущено — все мало. И из тюрьмы вас освободили, и новый удел государь вам дал, и на первых местах вы у него сидели, и войском князь управлял. Да что войском! И Москву вам доверяли! Пусть теперь государь вас судит.

А государь их уже ждал в своем покое, встретил без волнения — почти равнодушно, не оскорблял двоюродного брата, не бился и припадке гнева, выслушал с вниманием Малюту и Грязного, задав только один вопрос:

— Не покаялась грешная душа?

— Нет, не покаялась, пресветлый государь! Все князь отрицал! — удостоверил Малюта.

— Так тому и быть! И княгиня смолчала?

— Государь! — произнесла с достоинством княгиня, взяв мужа за руку и вместе с ним опускаясь на колени. — Яви свою милость! Во многом, быть может, мы и повинны, но погибели твоей, видит Бог, не желали. Не угодны мы тебе, пресветлый государь, прикажи нам Бога молить в монастырях под управлением верных тебе игуменов. Не проливай кровь дочери нашей, дитя совершенно невинного.

Иоанн иронично усмехнулся:

— Замолчи, княгиня! Не пятнай себя ложью! Вы хотели умертвить меня ядом — пейте его сами. — И он сделал жест, понятный опричникам.

Болотов внес высокий кубок и передал Малюте. Черная жидкость наполняла сосуд до краев. Малюта протянул его князю Владимиру. Тот заслонился ладонью, вскричав:

— Нет, государь, брат мой! Мне суждено умереть, но я все же не желаю убить себя сам! Не преступлю заповедь Христа, Спасителя нашего!

— Не желаешь испить вина? Ну что ж — твой выбор! Тогда Малюта приговор исполнит. — И царь кивком велел: бери изменника!

Княгиня вся в слезах опустилась перед князем Владимиром на колени и тихо произнесла:

— Милый, ты должен принять смерть и выпить яд, и это делаешь ты не по своей воле…

Князь Владимир слабо улыбнулся: значит, Христова заповедь не будет нарушена. Слова жены его успокоили. Князь в смертный час оказался человеком мужественным и с искрой Божьей в сердце. Обманул его брат и вынудил коварством обмануть конюшего Федорова — да некуда было деваться. Однако, когда наступили последние мгновения бытия, человеческое в нем одержало верх.

— Убивает тебя, — продолжила княгиня, — своей рукой тот, кто даст тебе его выпить, и убивает и душит тебя царь, а не какой-нибудь палач, — и княгиня с презрением посмотрела на Малюту, — и Бог, справедливый судья, взыщет с него твою невинную кровь в день Страшного Суда!

Она протянула руки к кубку, освободила из сжатого кулака Малюты и подала отраву мужу. Яд действовал небыстро — оба лежали на полу, покидая сей мир в тягчайших муках. Ни молитва, ни последняя просьба, обращенная к царю о даровании жизни дочери, не помогла.

Жалко, что в России никогда не умели по-настоящему оценить античность. А какой сюжет для трагедии, и притом чисто русской. Какая женщина! Какой характер! И какая чистота!

Перечисление погибших в этот период, извлеченное из материалов, которые нельзя подвергнуть сомнению, вынуждает довериться мемуаристам иностранного происхождения, осуждавших бессмысленную жестокость царя.

Иоанн призвал близких княжеской семьи боярынь и служанок.

— Вот трупы моих злодеев! — грустно произнес он, указывая на тела умерших. — Вы служили им, но из милосердия дарую вам жизнь!

Оглушенные невиданным зрелищем женщины отвергли поистине божественный дар — жизнь и тем подвергли себя еще большему страданию, чем смерть. Иоанн велел раздеть их догола и отдал на поругание опричникам. Русские женщины, воспитанные в крепких нравственных традициях, глубоко переживали стыд.

— Не желаем твоего милосердия, зверь кровожадный!

— Терзай нас! Терзай!

— Гнушаясь тобою, презираем и жизнь и муки!

Не хочется описывать, как метались обнаженные женщины, среди которых были и вполне почтенного возраста, что прибавило отвратительности происходящей сцене. Опричники били их стрелами, как взлетающих над поверхностью воды в испуге лебедей.

Малюта и Грязной не принимали участия в бойне. Но вельможный кат и его закадычный друг неотрывно смотрели, как и царь, на разворачивающееся позорное действо. И один Бог ведает, о чем они думали. Никто лучше их не знал, чего стоят показания повара Молявы и прочих свидетелей по делу князя Старицкого, никто лучше их не знал, чего стоит и сам розыск, никто лучше их не знал, в чем настоящая причина расправы с двоюродным братом государя, со смертью которого во весь рост встала угроза пресечения великого рода Ивана Калиты.

Теперь Малюта получил право входить в царскую опочивальню без зова и упреждения в любое время суток. Высший сыск, которым он заведовал, требовал того. К Малюте стекались сообщения не от случая к случаю, как раньше, доставленные гонцами, а с утра до вечера и с вечера до утра. Был даже специальный человек дьяк Водовозов с подьячими, которые прежде разбирались, кого допустить, а кому погодить. Однако известие, которое на Берсеневку пришло поздней ночью, молнией, скорее, чем по нынешнему телеграфу, добралось до постели Малюты, подняло и бросило в седло.

— Ах ты, Господи Боже мой, — шептал про себя Малюта, подпрыгивая на выбоинах. — Ах ты, Господи Боже мой! — повторял он до самого Кремля. — Изборск захватили! Изборск!

Предупреждал он государя, что козни Курбского приведут к беде. На границах с Литвой и Польшей неспокойно, лазутчики на Русь ползли со всех сторон, не успевали отлавливать.

Иоанн при свече лежал в постели и слушал, как слепой старец нараспев что-то бормочет, вперив бельма в низко нависший потолок. Глаза Иоанна были полузакрыты. Когда Малюта вломился в опочивальню, оттолкнув ложничего Паршина, царь быстро спустил ноги на пушистый ковер, выслав жестом старца.

— Ну? — спросил он Малюту, вздернув высоко крутую бровь и приподняв веко пальцем правой руки: оттого взор становился пугающим и пристальным. — Зачем пришел?