Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

— Да, есть, — усмехнулся Станислав Бучинский, заведовавший тайной службой Димитрия. — Все они по приказу милосердной Марии Григорьевны сидят в воде по горло со связанными руками и ногами вдоль берега реки у стен Кремля и подвергаются неслыханным издевательствам и пыткам. Неприятно и страшно вдаваться в подробности, пресветлый государь. А те, кого берут в кремлевский застенок, становятся мертвецами еще при жизни.

— Куда же смотрит патриарх Иов? — поинтересовался у Басманова царевич.

— Вот потому-то первым делом надобно его свести с престола, — ответил Басманов.

— Мы рады, пресветлый государь, мчаться в Москву, — в один голос произнесли Плещеев и Пушкин.

— Грамоты давно готовы, — сказал Ян Бучинский.

— Скачите, но не сломя голову. Намерения нарушивших присягу должны проступить явственней. И не поднимайте пока большую пыль, друзья. С Богом! Но прежде я желаю вам показать одного человека, чтобы утвердить вас в мнении, к которому вы пришли по дороге сомнений. Приведи его, Станислав.

Младший брат откинул полог и взмахнул рукой. Двое французских наемников ввели в шатер нестарого коренастого и ухватистого мужчину, на котором лежала неизбывная печать расстриженного монашества. Скользящий голубоватый взор был неспокоен. Пламенели рыжие волосы, напоминая парик. Под одеждой чувствовались крепкие мышцы. Неопределенные жесты и подергивание правого плеча свидетельствовали о смятении в душе. Мужчина был одет в опрятный русский кафтан.

Князь Василий Голицын подступил к нему первым:

— Тебя как звать?

— Григорий сын Отрепьев.

— Беглый?

— А то как же! — с какой-то непонятной лихостью ответил Отрепьев. — Три года, как ушел. Да вот вернулся.

— То-то, я замечаю, твоя личность мне вроде знакома. Не ты ли у патриарха в крестных дьяках служил? — спросил князь Рубец-Мосальский. — Не за тобой ли погоню нарядили к литовской границе?

— За мной, — смело подтвердил Отрепьев. — За мной! Да ни с чем ушились! Разве Борискины людишки способны кого-нибудь поймать?! Да ни в жисть! Убег!

— С чего бежал? Зачем? — поинтересовался Басманов.

— Тебе, боярин, не понять.

— Ты не очень!.. — с угрозой прошипел Молчанов, надвинувшись на Отрепьева.

— А что — не очень?! Непонятно боярам, что воли и другим хочется. Разве не так?

— Ну и получил ты свою волю? — едко засмеялся князь Голицын.

— Как видишь!

— Спросите его, как он вмешался в историю, которая его совершенно не касалась, — произнес молчавший в течение всей этой сцены царевич.

— Я лично думаю, что женка Борискина его подучила на меня наклепать. Больше некому. Она и патриарха за бороду держала. Вот проклятые поляки меня и схватили. Хотели в клетке возить за собой, чтобы народу показывать. Еле добрый царевич Федор отговорил! Ксения тоже родителей умоляла. Да Малютина выучка верх взяла. Чуть не убили.

— Где же ты бродяжил? За кем числился? — напирал князь Голицын.

— Сначала на Украине. Прятался у православных.

— Так ты веру не переменил? — удивился Гаврила Пушкин.

— Спаси Господи! — Отрепьев перекрестился. — Православный я, православным и остался. У Мнишеков, спасибо им, писцом служил, у Вишневецких. Да мало ли у кого! Поляков много развелось!

— Да точно ли ты — Отрепьев? — спросил Плещеев. — Не врешь? Корысти ради или убоявшись наказания?

— Какая корысть мне, сам посуди, боярин?

— Ну как какая? «Кобылы» да плетей тебе и так и так не миновать. Вот и вмешался, чтоб перед тем сытно поесть да сладко поспать. Ты знаешь, что тебя ждет в случае разоблачения?

— Как не знать! Знаю. Но я есть истинный Григорий Отрепьев и никогда бы не обманул своего государя Димитрия Ивановича.

«Если и это комедия, — мелькнуло у Плещеева, — то весьма искусно разыгранная и может послужить на пользу России. Кроме Шуйских, настоящая царская кровь ни в ком не течет. А попади держава и скипетр к ним, родину в болоте старины утопят. Нет, нет! Прочь, прочь сомнения!»

Царевич повелительным жестом отослал Григория Отрепьева, два французских ландскнехта увели того, кого то ли превратности судьбы, то ли действительно подсказка Марии Григорьевны, жены царя Бориса, сделали одновременно и двойником царевича, и самозванцем. На мужа она имела влияние и детей воспитала отменных — умом, красотой и силой славившихся. И враги то признавали.

— Если грамоты готовы, — сказал царевич старшему Бучинскому, — принеси, и я подпишу. Пора! Поспеши, Ян!

Все вышли на воздух. Летнее солнце стояло в зените. Московское светило — особенное. Плотное, жаркое, оно и в неурочную пору способно до желтизны иссушить листву. Нагретое, пышное и мягкое, марево долго держится в недвижной пустоте. Пронесется вскачь отряд кавалеристов, и далекий горизонт застилает большая пыль. Днем не скроешься, не убережешься. По этой большой пыли в незимние месяцы привыкли издали узнавать о приближении войска. Большая пыль как бы предохраняла от неожиданностей, предшествуя им.

Царевич взял у Бучинского грамоту, которую должны прочитать народу московскому Плещеев и Пушкин. Он не пробежал ее глазами, а будто ощупал каждое слово — взвесил его. И только потом протянул руку за стальным пером. Он опустил грамоту на немедленно поднесенный походный складной столик и оставил внизу тщательный и ясный росчерк. Бучинский приложил рядом свитый из красной шелковой нити шнурок и печать из зеленого воска. Царевич протянул грамоту Плещееву. Пушкин взглянул искоса: обучен письму изрядно, не хуже Федора Годунова. А над тем дьяки из Посольского приказа трудились.

— Собирайте народ и возвестите ему слово правды. Мы последуем за вами. Ждем от вас добрых вестей. Но если таких не будет, то каждую и дурную тоже почтем за благо. Ну, с Богом, друзья! — И царевич обнял посланцев, братски похлопав каждого по спине.

Его манера сокращала дистанцию между подданными и властью. В часы затишья и отсутствия опасности это не могло не нравиться ближайшему окружению.

Плещеев и Пушкин вскочили на коней и ускакали в сопровождении немецких рейтар из конвоя царевича. Они лихо и с несвойственной русским кавалеристам элегантностью щеголевато пошли вдоль неширокой дороги по влажной, не успевшей пожелтеть от яростного солнца траве, и оттого их похожее на облачный полет движение не поднимало столбиков пыли.

— Как только получим первое известие о событиях в Москве, туда отправятся князья Голицын и Рубец-Мосальский. Поспешность здесь может повредить святому делу возвращения московского престола роду, которому он принадлежал, — сказал русским соратникам царевич, и это тоже понравилось им, превращая вчерашних изменников не в рабски послушных исполнителей, а в творцов отечественной истории.