Геннадий Ананьев - Бельский: Опричник

«Выходит тайный договор есть. Если не письменный, то устный. И не только с Сигизмундом, но и с Папой Римским. Да, крепко завяз царь-батюшка».

Но эта мысль лишь для себя, а не для тайного дьяка. Ему же — поручение:

— Не худо бы среди иезуитов заиметь своего человека. С открытыми глазами куда как ладней станет упреждать их ходы.

— Я стараюсь. Пока впустую. Но Бог даст, придет удача. И вот еще из переписки, если тебе, великий оружничий, неведомо: государь Дмитрий Иванович уговаривает Папу Римского поднять все христианские страны на Турцию, но Папа Римский хитрит: Русь, дескать, пусть начнет, отвоюет Тавриду, отрубив таким образом одну руку у султана, вот тогда, мол, поднимутся все страны. Пока же на Швецию натравливает, помочь Сигизмунду вернуть шведский престол.

— Не дай Бог нам еще одной войны! — вновь не сдержался Бельский. — Крови и так пролито охапками. А голод скольких унес? Нет-нет.

— Ну, это уж вам с Басмановым передергивать государю удила. Мое дело дать тебе, великий оружничий, знать, что от тебя сокрыто.

«Вот бестия! Все знает. Знает, что не ладятся у меня и Басманова отношения с царем. Ну, да ладно. Бог с ним. Пусть знает».

До вечера Богдан повстречался с Петром Басмановым и рассказал, каким судом намерен Дмитрий Иванович судить князей Шуйских.

— Стало быть, казнь определена. Сам-то он обет дал не лить крови, а тут — чужими руками. Хитер! Ох, хитер!

— Иезуиты, должно быть, насоветовали. Или секретари тайные Ян и Станислав Бучинские.

Предположение воеводы Басманова оправдалось. Собор был избран так ловко, что никого, кто бы уважал Шуйских, в нем не оказалось.

Первое решение собора — пытать Василия Шуйского, дознаваясь, не имел ли он сообщников из князей, бояр и дворян. Князя Василия Шуйского увели часа на два. Вернули избитого, со следами прижигания на лице, в изодранных одеждах, но гордого от своего подвига: стоял на своем, превозмогая боль:

— Я лично хоронил отрока Дмитрия Ивановича. Я говорил это прежде еще под присягой, повторю это еще и еще. Мне не нужны сообщники.

На суде же он продолжал настаивать, что у покойного не было на лице никаких бородавок.

Ведущий собор соглашался с доводами Василия Шуйского:

— Верно. Не было. Не мог же присутствующий здесь великий оружничий найти мальчика с такими же бородавками, как у Дмитрия Ивановича. Вот их и не было. Мать же, царица Мария, по бородавкам сразу же признала сына.

Вот для чего, оказывается, государь попросил его, Богдана Бельского, быть на суде. Для ссылки на него, как свидетеля, как организатора подмены, как ангела-спасителя. Не забывает, значит.

«Хитер».

— Я доподлинно знаю, что венчанный на русский престол, на престол православной Руси принял ересь латинскую. Сын Ивана Грозного, помазанника Божьего, никогда бы на это не пошел. Захвативший престол не носит бороды, он ест телятину, он держит в своей опочивальне царевну Ксению, аки басурман в своем гареме. Он окружил себя ляхами и служителями Папы Римского. Мыслимо ли, чтобы сын Ивана Васильевича грешил так безбожно?!

Ведущий собора-суда остановил князя Василия Шуйского:

— Нам известны твои властолюбивые помыслы: оклеветать государя Дмитрия Ивановича, возбудив против него чернь, дворянство и боярство, самому захватить престол. Крамола, которая карается безусловной смертью! Как, избранные от сословий?

Минутное молчание. Ведущий собор не рискнул медлить, опасаясь возможного возражения, хотя бы единственного, после которого непременно начнется спор, он хорошо знал, какое решение нужно царю-батюшке, поэтому заключил:

— Стало быть, никто не имеет возражения. Принято. Смертная казнь. О братьях же его, князьях Дмитрие и Иване, предлагаю решить так: за то, что знали о крамоле и не донесли, — ссылка.

Тут уж никто не стал возражать.

Слава Богу, что хоть этим двоим оставили жизнь.

Когда стрельцы повели князя Василия Шуйского на Лобное место, чтобы привести приговор собора в исполнение, к Петру Басманову подошел тайный секретарь Дмитрия Ивановича Станислав Бучинский и вроде бы так, от себя лично, посоветовал:

— Думаю, угодно было бы государю Дмитрию Ивановичу, если бы ты, знатный воевода, прочитал царево обращение к московскому люду. Вот бумага.

— Теперь же и казнь?

— Да, на Лобном месте все готово. Палачи ждут.

Едва не вырвалось у Петра Басманова: «Чего ради тогда собор собирали? Туману напустить?» Переупрямил, однако, себя. Молча взял обращение.

Действительно, на Лобном месте уже установлен высокий помост, чтобы видел согнанный на Красную площадь народ, как карается измена. На помосте новая плаха, еще ни разу не бывшая в деле. Дубовая. Палач в красном шелковом кафтане. Двое подручных, тоже в красных армяках. Палач, опершись топором о плаху, подбоченился, взирая гордо на толпу. Да и как ему не гордиться: ему поручено исполнить волю вселенского собора, а не одного лишь самодержца.

Ввели на помост князя Василия Шуйского. Не окованного цепями, но окруженного стрельцами. Изможден. Со следами пыток. В рваной одежде, хотя и не потерявший богатого вида — аксамит, шитый золотом, он даже изодранный рьяными палачами, остается аксамитом. Искрятся на аксамите огоньками радостными самоцветы, словно шлют солнцу свою ему благодарность за ласковые лучи.

Стрельцы встали по краям помоста с обнаженными акинаками [35] Акинак — короткий (40–60 см) меч. и замерли, ожидая воеводу, который медленно, словно подчеркивая подневольность, поднимался по ступеням помоста.

Вот встал он перед князем Василией Шуйским, а глашатый прокричал:

— Слушай, народ честной, слово государя нашего. Слушай воеводу Петра Басманова, через него передает государь свое слово.

Петр Басманов, тоже напрягая свой голос, начал читать:

— Думный боярин князь Василий Иванович Шуйский изменил мне, законному государю всей Руси, коварствовал, злословил, ссорил меня с вами, добрыми подданными: называл лжецарем, хотел свергнуть с престола. Для того осужден на смерть: да умрет за измену и вероломство!

Коршуном набросились на князя подручные палача, оголили мгновенно до пояса, хотели силой склонить его голову на плаху, но он отшвырнул их от себя.

— Я сам! — затем, повысив голос, рек гордо: — Братья! Умираю за истину! За веру православную! За вас!

Гробовая тишина на долгие минуты, но вот — всхлипы. Горестные.

Князь Василий опустился на колени перед плахой и, осенив себя крестным знамением, положил голову на плаху — палач, поплевав на руки, взял смертоносный топор, будто взвешивая, в самый ли раз он по его силушке, и тут требовательный окрик от Фроловских ворот, вынесшегося оттуда всадника:

— Стой!

Толпа мгновенно оттеснилась, давая проезд царскому служивому на коне, тот, переведя коня на рысь, подъехал к помосту и передал палачу царский указ. Тот прочитал про себя указ и крикнул: