Геннадий Ананьев - Бельский: Опричник

«Зря послушал, — упрекнул себя князь и хмыкнул. — Не все ли равно. Разве плетью обуха перешибешь?»

Однако погибнуть в сече не краше ли смерти от топора палача или яда?

С приближением царя Евдокия более настойчиво потребовала от всех слуг, чтобы укрылись они по домам, оставив их одних, но никто не пошевелился. А Грозный уже совсем близко, а Бельский сычом глядит, запоминая, кто не просто служит князю по обязанности, а предан ему душой и сердцем, чтобы сказать самодержцу о них слово, приговорив тем самым к смерти.

Князь Владимир поднял руку.

— Мы кланяемся вам низко за верную службу вашу, но теперь послушайте княгиню, разойдитесь по домам, оставьте нас одних.

Воля князя непререкаема. Пошли, понурив головы, словно на казнь.

— А мы, — обратился он к жене и сыновьям, — войдем в церковь и станем в молитве восхвалять Господа Бога нашего…

— Исповедоваться бы не грех.

— И то верно.

Но только они вступили на паперть, как все церковнослужители, не только поп, но и пономарь, чтец, иподиакон выскользнули из церкви через задние двери. Они службу правили вблизи Александровской слободы и были весьма наслышаны о гневе царя не только на мирян, но и священнослужителей.

Тишина в церкви замогильная. Ни души.

— О, Господи! — вырвался стон у княгини. — Даже слуги божьи бегут! Что же ты, царь-изверг, сотворил с Россией?! Какой же ты помазанник Божий?!

— Не гневись душой, не вскипай сердцем, — успокоил жену князь Владимир. — Давай помолимся с покаянием, дабы простил Всевышний грехи наши вольные и невольные.

Не успела она опуститься на колени, как в церковь вошел Грозный. По правую руку — наследник престола — сын Иван, по левую — Федор. На полшага отстав, шли достойный преемник Малюты Скуратова Богдан Бельский и Борис Годунов. За их спинами — чашники с четырьмя кубками вина в руках.

Получается, никого из семьи не намерен щадить. Даже детей, чистых душой.

С низким поклоном и иезуитской ухмылкой на лице государь предлагает:

— Выпьем за здоровье наше, дорогие гости мои.

Ему подали кубок с вином. Ясное дело, с неотравленным. Поднесли ядовитые кубки князю Владимиру, княгине Евдокии и юным княжатам. Но те не спешили их брать. Тогда Грозный вновь с язвительной ухмылкой:

— Сдвинем кубки за здравие.

— Не в храме же Божьем творить лихо? — вполне спокойно ответил князь Владимир, отводя руку подающего ему кубок. — Не в церкви же свершать смертельный грех, умерщвляя детей неповинных и женщину.

— Тебе ли говорить о смертном грехе, кто намерился умертвить и меня, и всю мою семью, самому же сесть на престол, завещанный мне самим Господом Богом?! Не по твоей ли тайной воле гибли мои жены от яда?! Не ты ли ускорил смерть моего первенца? Пей теперь сам, чем желал напоить меня!

— Нет! Не грешен я! Да, было искушение в дни твоей болезни, но не себя ради алкал я, а державы для. Твое малолетство дорого стоило Руси, семибоярщина загнала ее в угол. Малолетство Дмитрия, первенца твоего, совсем бы подорвало державу. Не хотел ни я, ни многие бояре и дворяне, тебе душой преданные, отдавать власть на откуп Шуйским и иным таким же, кому не держава дорога, а живот свой. Но былое быльем поросло. Я давно служу тебе праведно…

— Не гневи Бога! С твоей подачи травили моих жен. И теперь вот замыслил на меня. Господь уберег своего помазанника, потом он простит мой вынужденный грех. Пей!

— Нет! Я не хочу быть похороненным без покаяния, как самоубийца! Не желаю!

Прильнула к нему княгиня Евдокия и заговорила, словно горлица:

— С покаянием ли схоронят после топора палача? Судьбу не переиначишь. Смирись. Твоему примеру последуем и мы. А покаяние? Не мы же себя отравим, а мучитель наш. Всевышний рассудит и даст каждому по заслугам его.

Князь поцеловал жену и молвил облегченно:

— Ты права.

Благословил сыновей, попросив у них прощения, что не смог уберечь их от ранней смерти, чем подсек корень рода древнейшего, а сыновья поклонились ему и почти в один голос:

— Не на тебе, отец, вина.

— Ишь ты, малы-малы, а смышлены. Все верно понимают.

— Да, Бог рассудит. Выпьем яд и станем молиться.

Он взял кубок.

— За здравие твое, государь.

Слова княгини Евдокии совсем иные:

— Будь ты проклят, изверг. Желаю от всего сердца и тебе безвременной лютой смерти. И твоим сыновьям. И вот этим, кто родится!

Сыновья князя Владимира осушили кубки молча и величественно возвратили их слугам. Затем все четверо пали на колена и начали молиться, прося у Бога принять их души грешные и без покаяния, а своей волей покарать царя-злодея.

Началась агония. Грозный с наслаждением взирал на терзания отравленных. Он, было видно, упивался местью, и Богдан, глядя на царя, думал:

«Неужели и впрямь считает, будто князь Владимир замышлял его отравить?»

Похоже, так и было. Он не покинул церкви, пока не окончились муки несчастных, после чего велел привести всех их слуг. Когда же они, уверенные в скорой над ними расправе, предстали пред очи самодержца, Грозный, указав перстом на трупы, заговорил торжествующе:

— Вот они, злодейски умышлявшие на меня! Вы служили им, потому и для вас подобная кара, — но вздохнув, продолжил еще более торжествующе. — Но я милую вас. Вы свободны.

Мужчины молча поклонились и понуро пошагали из церкви, боярыни же и сенные девушки даже не шелохнулись.

— А вы чего ждете?

Выступила на полшага ближняя боярыня княгини Евдокии, плюнула на Ивана Грозного и заговорила решительно:

— Мы гнушаемся твоей милости, кровожадный Псиголовец! Волкодав! Растерзай и нас! Гнушаясь тобой, презираем жизнь и муки!

И еще раз плюнула.

Страшно было даже смотреть на царя, не то, чтобы предчувствовать, что ждет женщин. Казалось, Грозный сам кинется на оскорбительницу и вцепится ей в горло как всамделишный волкодав, упиваясь кровью и обрастая шерстью, но он все же сдержал себя. Принялся распоряжаться со зловещим спокойствием:

— Тебе, сын мой, — взгляд в сторону наследника престола князя Ивана, — и тебе, оружничий, раздеть этих донага и умертвить стрелами. Да не сразу чтоб. Наказать лучникам, чтоб в сердце и шею не целились бы. А тебе, сын мой Федор, и тебе, Борис, ехать в Слободу и молиться за упокой души дурных и злых баб.

Грозный еще продолжал распоряжаться, а некоторые из наиболее отчаянных сенных дев принялись скидывать сарафаны, преодолев в ненависти своей к царю-мучителю стыд девичий. Их примеру последовали и боярыни — через несколько минут женщины сбросили с себя все одежды, оставшись в чем мать родила. Избавили палачей от труда раздевать их.

— За мной! — прикрикнул князь Иван и пошагал к изгороди, отделявшей кладбище от церковного двора.

Богдан крикнул своих путных слуг, велев им присупонивать приговоренных к казни боярынь и сенных служанок к слегам, сам тем временем направился отобрать десятка два лучников, кто по доброй воле готов стать исполнителем царского приказа.