Геннадий Ананьев - Бельский: Опричник

— Это и впрямь тайна из тайн. Кого царь послал сватом?

— Никого. Горсею поручил сватовство.

— Уверен, не согласится Елизавета.

— Не могу ничего определенного сказать. Тут я бессилен. В тайны женщин разве проникнешь? А вот факт сватовства к одной и свадьбы с другой меня удивляет. Но более всего удивляет другое: государь наш основательно занемог. И царевич Иван тоже. До свадеб ли ему?

Новость для Богдана очень важная. Значит, не сидит сложа руки Борис Годунов. Но ловко ли ведет свое дело? Спросил:

— От естества болезнь или?..

— В том-то и дело, что — или.

— Чьих рук дело?

— Боюсь оговорить. И еще одна у меня опаска, чья рука видна, того не вдруг схватишь за эту руку. Он свою сестру Ирину отдает замуж за царевича Федора.

Даже здесь, в Тайном сыске, где подслушивание вряд ли возможно, тайный дьяк не осмелился назвать имя Бориса. Для оружничего это о многом сказало. Вот теперь он понял, отчего вчера Борис не поспешил в его дом, хотя не мог не знать о его возвращении. И еще понял, что умолчать об услышанном от дьяка не сможет без риска лишиться живота своего, предварительно покорчившись в пыточной. Но понял и то, что имя Годунова не должен называть самолично.

— Кто в подручных?

— Кто же, кроме Бомелея.

— Завтра же извещу об этом Ивана Васильевича.

— Разумно. Только извещать тоже следует весьма разумно.

Да, читает, похоже, тайный дьяк его мысли. Или дает лишь разумный совет?

Грозный без проволочек согласился на беседу с оружничим, что весьма добрый знак. Выходит, поверил, как верил всегда Малюте, когда тот говорил, что дорог не только день, но и час. И это была сущая правда, ибо Бомелей оказался предупрежденным (кем, предстояло выяснять) и ночью бежал из Москвы.

Оставшись наедине, Иван Васильевич спросил вполне серьезно:

— Чем порадуешь или озадачишь, слуга мой верный?

— Радости мало, а заботы вдосталь. В свое время посол твой, Савин, привез из Лондона Елисея Бомелиуса. Ты взял того Бомелея к себе, как доброго аптекаря, получившего знания в Кембриджском университете. Но либо Савина в Лондоне обманули, либо Савин не сказал тебе, государь, всей правды: Бомелей сидел в лондонской тюрьме по обвинению лондонского архиепископа в чародействе и колдовстве. Бомелея освободили лишь потому, что он согласился поехать на Русь. С тайной целью. Ты доверился ему, не ведая всей правды, и он многое для тебя делал, по твоей воле готовя яды и всякое иное зелье. Но, как я выяснил, служа тебе будто бы честно, на самом деле исполнял чью-то волю, готовя отравное зелье для тебя, государь, и сына твоего — царевича Ивана. Оттого ты и сын твой начали недомогать. Яд действует не вдруг, а медленно разрушает тело, подрывая здоровье. Кончина наступит не сразу, а спустя многие месяцы.

— В пыточную его! — стукнул Грозный посохом о пол. — Узнай непременно, по чьей воле он покусился на мою жизнь и жизнь наследника моего?!

— Бомелей нынче ночью бежал из Москвы. Проведал, что мне стало известно о его злодействе. Известить его мог только кто-то из близких к твоей семье. Я постараюсь узнать. Теперь же вели слать погоню.

— Немедленно.

— Я предусмотрел твою волю. Погоня готова скакать сию же минуту.

Однако Богдан не поспешил передать волю Ивана Грозного подготовленным для погони ратникам, ибо не сказал еще одного, не менее, — пожалуй, главного — о намерении Батория и его хитрости.

— Похоже, ты еще не все сказал?

— Да, государь. Вот тайная отписка, переданная мне дьяком сыска. Баторий намерен по Десне идти на Полоцк, наводя наплавные мосты через Свирь и Десну. Доверять пославшему весть вполне можно.

— Можно-то — можно, но не слишком. С Баторием разноголосица у меня из-за Ливонии. Он туда и двинет войско свое маломощное. А Свирь — обманный маневр, оттого трогать свои полки я не стану. Он хочет выманить меня на битву в поле, но я не собираюсь идти у него на поводу. Пусть осаждает крепости, не имея достаточно стенобитных орудий. Пусть изматывает свои силы. А я погожу. Когда увижу, что пора — ударю наотмашь. Но об этом — держи язык за зубами.

Бельскому бы, как это делал Малюта, не склонять молча голову, а настаивать на своем, дабы усилил царь гарнизоны Полоцка и вообще часть полков перебросил из Ливонии на путь движения основных сил Батория в Русскую землю, но он не посмел больше ничего советовать, помня слова тайного дьяка: «Прежде, чем царь станет слушать твое слово, тебе еще много придется потрудиться».

А зря оробел. Грозный, не терпевший противного слова прилюдно, уважал тех, кто в личных с ним беседах твердо отстаивал свое мнение. Со временем Богдан Бельский поймет это и станет пользоваться в своих интересах; сейчас же он не перечил царю, не желая его гневить, ибо надеялся, что за Бомелея будет очинен боярством. Если не вот теперь, то после пытки крамольника и его признания под пытками обязательно.

Бомелея догнали довольно быстро, хотя он спешил и по возможности таился, но его подвела жадность: капитал он сколотил в Руси основательный на темных делишках своих и не решился его бросить, поэтому не мог, имея с собой несколько бричек, двигаться тайными лесными дорогами, а вынужден был держаться наезженных, от погоста к погосту. А на них как укроешься, если появился царский указ схватить беглеца?

Какую-то часть захваченной у Бомелея казны Богдан раздал хорошо исполнившим волю царя стрельцам, что-то передал в царскую казну, но себя нисколько не обидел. Бомелея же — в пыточную. И осталось Бельскому потирать руки, предвкушая новое торжество, основанное на показаниях допрашиваемого, но вышло не по-задуманному — Бомелей не назвал ни одного имени, хотя пытали его старательно.

Разгневанный Грозный повелел:

— На вертеле поджарить.

Он самолично присутствовал при столь жестокой казни и даже ткнул крамольника острым своим посохом в бок.

— Желал моей смерти?! Получай ее сам!

А на следующий день среди бояр и дворян поползли слухи, будто Бомелей, сам немец, исполнял волю Немецкой слободы, которая была недовольна привилегиями, какие имели английские купцы. Со смертью царя, доброхотствующему английскому двору, все, как они считали, изменится. Бельскому хотелось бы умолчать, ибо он понимал, откуда растут ноги, что подтвердил еще и тайный дьяк, сказавший без обиняков: «Сваливает с больной головы на здоровую», но разве мог он допустить подобное: дойдут до царя слухи прежде его, Бельского, доклада, может умолчание его обернуться бедой. Рыкнет Грозный, и никто не станет уточнять, на самом ли деле Бомелей немец.

Опричь души, но Богдан все же рассказал о слухах, которые появились среди царевых слуг, дворян и бояр, сделав, правда, упор, что это всего-навсего слух, а верен ли он, нужно еще проверить, но царь не обратил внимания на существенную оговорку. Бросил гневно: