Руфин Гордин - Василий Голицын. Игра судьбы

Также она, царевна София, почала делать червонцы под своею персоною и в короне, и имя свое внесла титула государственнаго. Также учинила себе корону и давала овдиенция публичный послам польским и швецким и другим посланникам в Золотой палате…

— Ты придвинься ближе, Парашенька, да ляжь на спинку, — тихим голосом поучал молодую царицу Иван. — Вот так-то. А теперя я на тебя взлезу. Да ты не опасайся, сладостно будет.

Взлез. Долго пыхтел, но отчего-то не получалось так, как с девкой Варькой. Там он входил легко, и она его принимала всего. А тут, сколь ни старался, — преграда.

— Ты, Парашенька, не противься. Ты меня пусти, — бормотал он.

— Да я что, государь ты мой, — чуть не плача, отвечала царица. — Я и не противлюсь. Как можно. Да только болезно мне как-то. Никакой сладости не чую.

— Ты старайся, Парашенька, старайся. Ну пусти же!

Нет, ничего не выходило, ничего не входило. Царь Иван даже расстроился, а потом и рассердился. Царица плакала навзрыд.

— Нешто я виновата, — сквозь слезы выдавливала она. — Я с полной душою, с любовию, как патриарх наставлял. Несвычна я, государь мой.

Иван был обескуражен. С Варькой все было так хорошо и просто. Она старалась за него. А Параша не умела.

— Ты помогай мне, помогай. Приникай сколь можно.

Нет, не получалось. Рассерженный Иван слез и начал влезать в порты.

— Ты куда, господин мой? — испугалась Прасковья.

— Пойду у сестрицы наставления просить, как действовать далее.

— Нешто она наставит? — Свесила ноги царица. — И я пойду.

— Нет, тебе не надобно. Я сам вызнаю.

И с этими словами он исчез за дверью.

Случилось царевне быть за пиршественным столом. Встрепанный, обескураженный, ввалился царь Иван.

— Что с тобой, братец? — в свою очередь переполошилась царевна. — В непотребном ты виде да и сам не свой.

— Не могу войти, сестрица.

— Да куда войти-то, кто осмелился тебя не пускать? — все еще ничего не понимая, удивилась Софья.

— К жене моей войти, к Параше.

— Бог с тобой, братец. Параша твоя — дева смирная да податливая. Что ж, неужто она заперлась?

— Заперлась, сестрица. И я, сколь ни стараюсь, не могу войти.

— Да где она заперлась-то. В опочивальне? Вот я пойду да и проберу ее!

— Так ведь она с охотой. Плачет, а не впускает. Варька, та сама способствовала, а Параша несвычна.

Софья невольно прыснула — поняла наконец, куда не впускает венценосного братца его молодая супруга.

— Ты бы наставила ее, сестрица, — продолжал. Иван.

Софья развела руками, не в силах сдержать улыбку:

— Я тут, братец, не помощница тебе. Параша твоя хранила для тебя, суженого своего, девство, дар бесценный. Ты его должен разрушить. Таковая честь дорогого стоит. Худо ты старался. А посилься еще, напружься. Это в самом начале тяжко, а потом, как ты сведал, станет сладко. Станет она тебя впускать с радостью да с охотой. Ступай, старайся. Параша твоя безвинна, тебе помочь, как ни старается, не может. Ты — муж и будь мужем.

Все еще плохо понимая, какую преграду воздвигла для него молодая супруга и что такое девство, отправился он назад, в опочивальню.

— Сестрица велела стараться, — сообщил он юной царице. — Давай, Парашенька, будем стараться вместе.

Долгонько Иван старался, и наконец усилия его увенчались успехом. Вошел, разрядился, и удовлетворенный, вздремнул. А Прасковья, как наставляли подружки, испытывая и боль, и стыд, сдернула простыню и понесла им.

— Брак честен есть и ложе не скверно! — заплясали женщины, воздымая простыню, словно знамя, словно священную хоругвь. И хоть пиршественные столы сильно поредели — кто свалился прямо под них, а кто побрел к себе, — нешумное ликование снова воцарилось в Грановитой палате.

То была как бы вершина свадьбы. Новобрачные стали истинными мужем и женой, познали друг друга. Особенно ликовали Салтыковы — теперь уж неможно поворотить, теперь их кровь пролилась на царское ложе. Царица Прасковья Салтыкова вошла в династию, и отныне они — тоже царского рода.

Царевна Софья тоже пребывала в радости. Ее братец обсеменил молодую царицу, и теперь оставалось только ждать благого результата. Ее все поздравляли, словно она была виновницей торжества. Ведомо всем было, сколь старалась царевна братца оженить. А от наиболее проницательных не могло укрыться и то, какой расчет вкладывала она в эту свадьбу. Только расчет расчетом, а просчет просчетом. Видели, какую силу набирает молодой царь Петр. Понимали: одолеть его будет невозможно. Понимали и то, что царь Иван, узилище немощей, недолго протянет. И вряд ли произведет на свет здоровое потомство.

А царевна Софья целиком положилась на молодую царицу. И ядрена она, и здоровьем так и пышет: такой и ущербное Иваново семя принять и выносить ничего не стоит. Стала царевна часто наведываться во дворец молодых в селе Измайлово. Досталось оно им от батюшки благоверного царя Алексея Михайловича. Богатое имение. Все там было свое — и лес, и пашни, и дворни не счесть, и пруды да озера, полные рыбы, и службы разные, и даже зверинец свой с заморскими зверями. Любил Измайлово и покойный царь Федор Алексеевич — да пребудет он в райских кущах, — и много тут строил. Его заботами и дворец каменный возвели, и башни по углам царского двора, и мост крепкий.

Софьина золоченая карета часто въезжала в ворота Измайлова. В неделю неявнее трех раз. Братец Иванушка, когда не был занят на какой-либо официальной церемонии, обычно простаивал на молитве в домовой церкви. А царевна прямиком спешила к Прасковье.

— Ну что, царица-сестрица, чуешь что-нибудь? — вопрошала она с порога. На что обычно следовал ответ:

— Нету чувства, — Прасковья все еще робела перед Софьей, и потому ответ ее звучал виновато.

— А скажи-ка мне, месячные-то отходят?

— Отходят, — со вздохом отвечала Прасковья.

— Стало быть, не понесла.

— Не понесла, — чуть не плача, отвечала Прасковья.

— Часто ли приходит к тебе государь?

— На неделе раза три, а то и четыре.

— Ты его побуждай приходить чаще. Ежели мужа не расшевелить да по одному месту не провести, не погладить, он сам не воспылает, — со знанием дела укоряла Софья. Она все еще считалась в девах, как положено было царским дочерям, но уж всем известно было, что пребывает она в любовницах у князя Василья Голицына, в метрессах. Однако об этом говорилось вполголоса. Знала это и молодая царица — да и как было не знать, коли тем слухом вся Москва полнилась. И потому Софьиным вопросам не дивилась.

Царевна же продолжала допекать царицу-сестрицу нескромными вопросами:

— А много ль семени от него исходит?

— Откуль я знаю — много то или мало? — удивлялась Прасковья с обычным своим простодушием. — Все в себя принимаю.