Руфин Гордин - Василий Голицын. Игра судьбы

Ввечеру окольничий Нефедов возвратился.

— Ну, сказывай, что вызнал.

— А то, государыня царевна, что великий государь занедужил и завтрева в Кремль не поедет.

— Вот тебе золотой. Ступай себе, — чуть не ликуя, вымолвила Софья. Стало быть, Серапион и вправду силен, вправду скорпиён, и яд его действенен на расстоянии.

Велела покликать бабку Аграфену, Груньку то бишь, — с ней сносилась через старицу, кормившуюся внизу, — и когда та явилась на зов, велела:

— На неделе приду. Зови Серапиона. Может, в баньку его затащишь, — уж больно дух от него смрадный. Голове, да и всему нутру тяжко, давеча чуть не сшибло меня на пол.

— Нет, госпожа боярыня, не согласный он мыться. Бает: грязь-де у меня непростая, она мне силу придает. Может, и так, только я сама от него стражду.

— Банька у тебя чать своя.

— Своя, матушка боярыня, своя. А нейдет. И одежу я ему справила взамен рвани евонной. А не желает — и все тут.

— Ну коли не желает, стало быть, так тому и быть. Ему то ведомо, что нам с тобою сокрыто.

На том и порешили. Жадно прислушивалась к вестям о здоровье царя Петрушки. Теперь они доходили до нее окольными путями: вся Москва толковала, что молодой царь мается лихоманкою, то есть лихорадкой. Что доктора иноземцы всяко его пользуют и уверяют, что организм у него на диво крепкий и надобно ждать скорого выздоровления.

Пусть и крепкий, а я его изведу, думала Софья, с ненавистью поминая названого братца и всю его нарышкинскую породу. Серапионова нечистая сила сдействует. Против нее, видно, и иноземные доктора бессильны.

Она с нетерпением ждала очередного свидания с колдуном. Оно последовало вслед за выздоровлением царя Петрушки. Он снова завел свои потехи с полками Преображенским и Семеновским. Говорили, что недуг никак на нем не сказался, он по-прежнему быстр, деятелен, подвижен и силы богатырской. Снова стал ездить к своей крале на Кокуй. Уже и имя ее разносили по Москве — Анной-де зовут Монс: дщерь торгового немчика.

Потайным черным ходом выскользнула со двора, одетая, как простая посадская баба, в платочке, надвинутом на самые глаза. На таких стража не обращает внимания. Ноги, казалось, сами несли ее. Избенка бабы Груньки лепилась к Зарядью. Вошла по-хозяйски, без стука.

— Ну что, тут он?

— Тута, тута, — зачастила баба Грунька. — Тебя, госпожа хорошая, дожидает.

Вся вторая половина, прежде остро пахнувшая полевыми и лесными травами, пучки которых сушились на веревках и на полке, теперь смердела Серапионовым духом.

— Ну, здравствуй, — торопливо произнесла она. — Сдействовал твой заговор. Теперь старайся круче взять, чтоб твоя сила его силу поборола.

— Это можно, сударушка. Я много заговоров знаю, дабы порчу наводить, есть и травы ядовиты. Кабы ты мне волос твово недруга добыла, а еще лучше нечто из исподнего, был бы верный извод.

— Нет, ты покамест без сего сдействуй, наговором. А там посмотрим. Может, чего-нибудь и добуду.

— Все едино что, лишь бы вещь какую, кою он держит. Ты скажи его слугам — пущай уворуют.

— Ладно, скажу. А ты скажи заговор.

Серапион набычился, потом скорчил зверскую рожу и стал таково страховиден, что Софья зажмурилась, и начал приплясывая бормотать: «О ты, Амагамус, царь и владыка северных частей! Я тебя призываю мне на помощь противу человека, именуемого Петр. Нашли на него сухотку, напусти на него демонов, чтобы терзали его денно и нощно и чтобы от сих терзаний он таял и лаял и сначала стал зверем, а потом обратился в камень, ибо Петр есть камень, а из камня в песок, а из песка в пыль, и чтоб демоны развеяли эту пыль по всем странам света и от нее не осталось и следа!»

Софью била нервная дрожь. Она было заткнула уши, но любопытство превозмогло, и то, что она слышала, повергло ее в ужас. Нет, это было слишком, слишком даже для ненавистного Петрушки и его матери. Она задыхалась — и от охватившего ее ужаса, и от неимоверного зловония, которое источал колдун и которое, казалось, уплотнялось с каждым его словом.

Не выдержав, она выбежала вон. Ошеломленная баба Грунька, ничего не понимая, глядела ей вслед. Потом она поспешила за ней:

— Чай не поладили?

Софья была не в силах ответить. Она жадно хватала воздух ртом. И, наконец, отдышавшись, сунула ей кошелечек и сказала:

— Отдай ему.

— Потрафил ли? — поинтересовалась баба Грунька.

— Потрафил, потрафил. Однако дух от него тяжкий. А как разойдется да начнет причитать, вовсе невыносимо. Сила колдовская в нем есть, должно велика она, одначе притерпеться надобно.

— Вот, сударушка ты моя, и притерпись, коли нужда есть.

— Нужда-то велика, кабы не она, не прибегала бы. Злое семя на меня напало, прорастает внутрь.

— Хворь что ли такая?

— Хуже хвори. Хворь доктора иноземные лечат, а то, как бы тебе сказать, — Софья помедлила, подыскивая подходящее определение, да таки и не найдя, брякнула: — Супротивность великая, вот что.

— Так ты, молодица, отыщи молодца, а то и двух-трех, да посули им награжденье, не поскупись. Да пусть они супротивников твоих побьют, — посоветовала бабка Грунька.

— Эх, кабы можно было так, — вздохнула Софья. — Давно бы в ум пришло.

…понеже царь Петр Алексеевич склонность свою имел к войне от младенчества лет своих, того ради имел всегда забаву экзерцицию военною. И начал сперва спальниками своими… а к тому присовокупил и конюхов потешной конюшни, и потом начал из вольных чинов шляхетства и всяких прибирать в тот полк, и умножил до одного баталиона, и назывались потешнее, которых было с триста человек. А другой полк начал прибирать в Семеновском из Сокольников и к ним также прибирать: набрано было с триста ж человек. И первых назвал полк Преображенской, а второй — Семеновской.

И так помалу привел себя теми малыми полками в охранение от сестры Софьи, или начал приходить в силу. Также с теми полками своими делал непрестанно экзерцицию, а из стрелецких полков возлюбил Сухарева полк, и всякое им награждение давал, и к себе привлек, или сказать, верными учинил.

И во время того правления царевны Софии Алексеевны и другова двора царя Петра Алексеевича ретираты (уходы — фр .) в Преображенском, министры с одной и с другой стороны интриги производили, а именно: стороны царя Петра Алексеевича токмо един князь Борис Алексеевич Голицын, да при нем держалися Нарышкин Лев Кириллович, Тихон Стрешнев, поддядька, да постельничей Гаврила Головкин, да из бояр походных, хотя в тот секрет допущены не были, — князь Михаил Алегукович Черкасской, князь Иван Борисович Троекуров.