Иван Фирсов - Федор Апраксин. С чистой совестью

Год 1708-й выдался для русского оружия победным и на море и на суше. Радовался от души царь. Под его началом у деревни Лесной русские полки взяли верх над непобедимой армией Карла XII.

«Сия победа может первая назваться, понеже над регулярным войском никогда такой не бывало, к тому же еще гораздо меньшим числом будучи перед неприятелем». А в письме Апраксину царь откровенно признал, что нашим войскам помогла и укрыла в нужный момент русская, богатая лесами природа.

«Ежели бы не лес, то б оные выиграли, понеже их 6 тысяч больше было нас».

За победу при Лесной награждали скромной медалью «Достойному достойное».

Адмирала царь чествовал, впервые среди своих полководцев, именной медалью. Вызвал к себе гравера, набросал эскиз:

— Изобразишь на одной стороне персону адмирала Апраксина, с другой гравируй корабли флота, надпись такую отчеканишь. — Петр протянул граверу лист: — Читай!

«Адмирал Ф. М. Апраксин, храня сие, не спит, лучше смерть, а не неверность».

Как положено, медаль торжественно «обмывали». Одной медалью дело не обошлось. «За храбрые поступки, учиненные в Ингрии и Естляндии против неприятеля, пожалован графом и чином действительного тайного советника». Третьим русским графом, вслед за Шереметевым и Меншиковым, стал Апраксин. В отличие от Шереметева и Меншикова, адмирал не выпрашивал милости материальные. Но накануне Рождества вышел указ «по высочайшему повелению положено производить ему, Апраксину, жалованье наравне с генерал-фельдмаршалом по 7000 рублей в год».

По табели о рангах генерал-фельдмаршал равнялся с генерал-адмиралом. В письмах царь называл Апраксина то адмирал, то генерал.

Сам Федор Матвеевич предпочитал называться адмиралом. Но официально за ним до конца дней утвердилось прозвание генерал-адмирала.

Два года уклонялся Петр от генерального сражения со шведами. Несмотря на поражения на Балтике и под Лесной, Карл XII не отказался от похода на Москву. Да и подстрекали его окружающие льстецы, вроде фельдмаршала Реншильда.

Масла в тлеющие угольки тщеславия подлил переметнувшийся к шведам Иван Мазепа. Войска Карла блуждали и кружили по негостеприимной Украине и забрели далеко на юг. Карл благоволил к гетману, частенько они разъезжали на лошадях стремя в стремя, коротая время в беседах на латинском, которым недурно владел Мазепа.

Проезжали они неподалеку от села Коломака, и гетман вдруг брякнул:

— Ваше величество, отсюда до Азии рукой подать, не более восьми миль.

— Так ли это, гетман? — усомнился король, и Мазепу бросило в краску.

Чтобы сгладить конфуз, а быть может восприняв все всерьез, король подозвал генерал-квартирмейстера Гилленкрока.

— Разузнайте, как далеко по этой дороге до Азии.

— Ваше величество, до Азии тысячи миль.

Король недовольно скривил физиономию:

— Мазепа утверждает, что граница Азии недалеко. Мы должны добраться до нее, и потомки отметят, что мы достигли Азии. Немедля отправляйтесь и разведайте о всех путях…

Испуганный генерал знал нрав короля, отвел на привале Мазепу в сторону и укорял за опрометчивость.

— Хорошо, генерал, я исправлю свою оплошность и отговорю короля от Азии…

На берегах Невы не знали о настроениях короля, но Петр всегда предусматривал худший вариант.

— Опасаюсь я за Воронеж больше всего. А ну, Карл двинется к Дону?

В разгар зимы, на масленницу, как и в прошлые времена, Царь выехал из Москвы в Воронеж в сопровождении Апраксина, Скляева, Наума Сенявина. В Москве Апраксин попал на свадьбу племянника. Женился старший сын Петра Александр. Отец отпросился у царя из Астрахани в отпуск.

— Куда ему, молоко на губах не обсохло, — ворчал на Александра Федор, — гляди, Петруха, сядет он тебе на шею, размысли о других детях. К тому же как женку молодую покинет? Ему в Европу нынче отправляться на ученье, до греха недалеко.

— Дело решенное, ваше сиятельство, — отделался шуткой Петр, — они обручены почитай уж год…

На воронежских верфях готовили к спуску «Старый дуб» и «Ластку». Новых кораблей не закладывали, готовились строить верфи у моря — в Азове и Таганроге. Убедились, что много сил и времени тратилось попусту на постройку судов в верховьях Дона. До сих пор не могли из-за весеннего безводья спустить на воду несколько кораблей в Таврове и Ступине. На верфях трудилось много молодых мастеров. Всех прежних мастеров давно перевели в Олонец, Новую Ладогу, в Ижору, петербургское Адмиралтейство. Как всегда, не хватало плотников, но появилась подмога — пленные шведы.

Петр сам повел корабли к Азову. Апраксина отправил в Петербург.

— Отошлешь из Москвы школяров. Жди моего указу. Поглядим, куда неприятель стопы направит. Ежели к Воронежу, не жди указа, поезжай полки готовить к обороне. Коли тревоги не будет, поезжай в Олонец. Как там дела у Гаврилы? Присмотри за «Перновым», первенец наш многопушечный. Загляни в Новую Ладогу, в Сясь. Не упускай форты на Котлине. Само собой, эскадру держи в готовности, поглядывай за шведом.

В Москве собирали к отправке за границу недорослей именитых семей, около пятидесяти человек. С ними ехал наставником, «дядькой», князь Львов. Брат Петр еще не уехал в Астрахань, хотел проводить сына. Все вечера Федор коротал у брата, во время застолий вели длинные разговоры.

— Государь-то тебе, акромя титла, деревеньку-другую пожаловал?

— Покуда нет, — принахмурился Федор, может, и даст.

— Вона Шереметеву сколь вотчин пожаловал, за Ряпину мызу да за Астрахань, а мне кукишь.

— Не жалей, за государем не пропадет.

— Оно так, токмо обида берет. Жалованье-то худое, детишки растут, женка болезна. Александра за море посылать, где тыщи брать? — Петр с досады налил полный бокал вина, залпом выпил и продолжал изливать накопившееся: — Вона кругом все тащут. Шафирка и тот, слышь, мзду берет с иноземцев. А Данилыч? Все ему мало. Государь деревеньку дал на полторы сотни душе, ему мало, давай все двести. Ничем не брезгует. Ни яблоками, ни казацкими скакунами. — Петр осклабился. — Бориска-то фельдмаршал, а его задобрил коровами да быками трофейными да тут же просит замолвить словечко перед государем.

— Ты-то откель ведаешь? Быть не может.

Петр крутнул головой:

— Свой человек у меня в секретарях. Да куда там. Помню, занемог притворно в Астрахани он, Шереметев. А получив от Данилыча письмо, што ему пожаловано две тыщи с половиной дворов, вскочил, враз развеселился, плясал, будто и не болел ногами.

Федор Матвеевич слушал и припоминал кое-какие слухи в Петербурге. Иногда он захаживал к Скляеву, Кикину, гостил у Брюса, Крюйса, Боциса. Зимними вечерами засиживались допоздна, говорили о многом, но с опаской. Федора Матвеевича, правда, обычно не стеснялись, знали, что наговору не будет. На берега Невы еще не переехали московские приказы и палаты, придворная челядь и именитые бояре, среди которых всегда и кружили разные пересуды, а Петербург пока оставался в стороне от них.