Владимир Москалев - Гугеноты

— А хлеб? Зерно есть у тебя?

— Уже нет. Можно купить у мельника или в монастыре. Муки, крупы, овощей… Да только где ж денег взять?

— А корова? Много ли молока дает?

— Куда ей. Кормить для этого надо, а чем? Я сена заготовил с осени, но приехал аббат со слугами, стог разметали, да весь и забрали… Теперь голодная, слышите, мычит?.. Пойду сейчас в поле, может, под снегом чего-нибудь насобираю. Вам молоко нужно, оно дает силу.

— Чего же ты сейчас насобираешь? Пожухлую траву, тростинки камыша? Есть ли тут постоялый двор?

— Корчма есть. Хозяин не бедствует, есть у него и сено, и кони даже.

— А далеко ли это?

— Рядом совсем. Деревня-то наша небольшая.

— Хорошо. А теперь подай-ка мою одежду, Жан, — Лесдигьер попробовал высвободить руку из-под одеяла, да только застонал от боли. — Нет, сам не смогу. Залезь в карман моих штанов, Жан, и вытащи кошелек.

Крестьянин сделал то, о чем просил Лесдигьер, и теперь молча, раскрыв рот от изумления, глядел на увесистый кошелек, лежавший на его ладони. Впервые в жизни он видел такое чудо.

— Ты мог бы украсть его у меня. Почему ты этого не сделал? — спросил Лесдигьер.

Жан покачал головой:

— Мы честные люди, а не какие-нибудь разбойники. Возьми я ваши деньги, как бы стал глядеть вам потом в глаза?

Лесдигьер был растроган до глубины души. Этот человек был прост и чист — большая редкость в это неспокойное время.

— А теперь выложи монеты и сосчитай.

Жан долго шевелил губами, перекладывая монеты, морщил лоб, наконец, вздохнул и признался:

— Не умею я считать, ваша милость. Одно знаю: этого мне хватило бы на целый год, даже больше.

— А дворянину в королевском дворце — на один день.

У бедного крестьянина от удивления отвисла челюсть.

— Да неужто? — только и смог выговорить он, тупо уставившись на монеты, рассыпанные по одеялу.

А Лесдигьер подумал о том, что ему немедленно надо попасть в Париж и рассказать королеве, что не гугеноты были зачинщиками вчерашней бойни. В том, что Гиз именно так преподнесет ей объяснение о событиях в Васси, Лесдигьер нисколько не сомневался.

— Я должен ехать в Париж, — сказал Лесдигьер и посмотрел на Жана. — Немедленно.

— Вы убьете себя.

— Пусть так, но эта смерть будет во имя истинной веры Христовой, а значит, угодна Богу. Мне нужна лошадь. Дня за два-три я должен добраться до Парижа.

— Раньше, чем через десять дней вам нельзя выезжать, — сказал Жан. — Раны ваши откроются, и никто не сможет вам помочь, когда окажетесь один на безлюдной дороге.

Выбирать не приходилось. Лесдигьер был единственным свидетелем событий в Васси, который мог описать правдивую картину случившегося; кроме него, это не сделает никто. И ради того, чтобы не допустить торжества Гиза, надо было поступать так, советовал Жан Дану.

— Хорошо. Возьми деньги и через десять дней купи мне лошадь. Не скупись, выбери лучшую, сам знаешь, какой путь мне предстоит.

— На эти деньги можно купить всех лошадей у хозяина корчмы.

— Остальные забери себе и распоряжайся по своему усмотрению. Оставь мне немного на дорогу, чтобы я в пути не умер с голоду.

— Я буду благодарить небо за то, что оно послало мне вас, ваша милость!

…Через десять дней Лесдигьер почти оправился от ран и чувствовал себя вполне прилично, хотя все еще немного побаливало плечо. На одиннадцатый день он поднялся рано утром, оделся, простился с Жаном, сел на лошадь и отправился в Париж.

Он прибыл туда поздно вечером шестнадцатого марта и по оживленному гулу на улицах и площадях, по тому, как парижане громкими криками приветствовали торжество католической религии и предрекали смерть гугенотам, Лесдигьер сразу же понял, что случилось. Чтобы убедиться в своей догадке, он решил спросить об этом у одного из горожан, по виду сапожника, стоявшего прямо под вывеской, изображавшей огромный сапог с высоким каблуком и шпорой.

— Как, сударь, вы не знаете? Да ведь сегодня возвратился из похода де Гиз! — получил он ответ на свой вопрос.

Вот как. Значит, они прибыли в один день.

— Сожалею, но мне еще не довелось видеть его светлость, я только что вернулся в Париж из дальних странствий.

— Надеюсь, ваша милость — добрый католик, коли вы так уважительно отзываетесь о нашем герцоге?

— Ты можешь быть спокоен, я сейчас же поеду в Лувр засвидетельствовать свое почтение монсеньору де Гизу. Но я должен знать, что произошло, чтобы не попасть впросак, ты понимаешь меня?

— Я охотно расскажу вам, ваша милость, — ответил горожанин. — Сегодня в город приехал герцог де Гиз со своим отрядом — человек сто, не более. Так вот, весь Париж встречал нашего герцога как героя. Заметили вы флаги и штандарты, развешанные вдоль улицы Сент-Антуан? Это отцы города повелели украсить Париж в честь прибытия победителя гугенотов.

— Разве он сражался с гугенотами?

— Да еще как, ваша милость! Говорят, их было не меньше тысячи, и они предательски напали на герцога и его людей, когда те возвращались из Нанси.

— Где же это случилось?

— Это произошло близ Васси. Он разбил их наголову и вернулся с победой, наш доблестный герцог. А по дороге в Париж еретики снова хотели напасть на него в Витри и Шалоне, но побоялись. Хвала Создателю и слава герцогу де Гизу!

В том, что говорил сапожник, была известная доля истины. Когда Гиз в сопровождении маршала Монморанси подъезжал к Витри, дозорные, высланные вперед, сообщили, что близ города их ждут вооруженные протестанты числом не менее в полтысячи. Такое же войско ждало их и в Шалоне. Весть о резне в Васси распространилась молниеносно, и теперь гугеноты жаждали отомстить.

— Ну, — повернулся Монморанси к герцогу, — что теперь скажете, вы, закованный в латы победитель безоружных?

Гиз, нахмурившись, молчал. В его расчеты такая встреча не входила. Итог предстоящего сражения представлялся сомнительным, ибо силы были равны. Хватит с него и Васси, он должен живым и со всем отрядом победоносно вернуться в Париж; а если его обвинят в трусости, он сошлется на Монморанси, имевшего приказ регентши о запрещении применять оружие против протестантов.

Так он и сказал маршалу, только теперь оценив всю выгоду его появления вместе с королевским приказом.

— Что вы намерены предпринять? — спросил Монморанси.

— Повинуясь приказу, я должен избежать неминуемой стычки, а посему мы объедем Витри и Шалон другой дорогой.

— С чего бы это вдруг? — насмешливо произнес маршал. — Почему бы вам снова не напасть на протестантов, или вас смущает то, что теперь они вооружены?

Кровь бросилась герцогу в лицо при этих словах. Конь его заржал и взвился на дыбы, повинуясь руке всадника, а сам он в гневе воскликнул:

— Господин маршал! Ни один человек во Франции не смеет упрекнуть герцога де Гиза в трусости и малодушии, даже муж дочери короля! Вам хочется посмеяться надо мной? Что ж, в таком случае я немедленно брошу свою конницу вперед, и вы воочию убедитесь в справедливости моих слов!