Ада Федерольф - Рядом с Алей

Как и когда попала Зубариха в Туруханск, где она снова своими руками построила за один сезон избенку, которая также топилась навылет, мы не знали, но избенку она эту продала каким-то приезжим и построила третью по счету избу, с просторными сенями, тремя оконцами, тесовой крышей и завалинкой. Печника не было, и снова, уже из хорошего кирпича, бабка сложила печь, которая обогревала только во время топки. И вот в эту-то избу бабка пустила нас жить по приезде.

Наше устройство у Зубарихи объяснялось тем, что бабка сама была ссыльной, а хатенка была за пределами границы самого Туруханска, в так называемом «рабочем поселке», где все было много проще.

В доме тепло было только рядом с топящейся печью, у которой мы пристроили топчан для Али с тощим сенным матрасом. Я устроилась недалеко от дверей у стены, которая за ночь покрывалась изморозью, и, бывало, к утру волосы примерзали к стене. Семья старухи, дочь с мужем и пятью детьми, жила неподалеку, а у старухи в избе жил внук Генка – прелестный мальчик шести лет, совершенно неразвитой, но простодушный и веселый. В сильные морозы в избу пускали ездовую собаку Розу.

Зубариха приняла нас жить явно по причине моей работы в столовой, где, по ее расчетам, я должна была подворовывать, собирать куски и приносить их домой. Аля со старухой очень скоро нашла общий язык, о чем-то рассказывала ей, сидя за самоваром. Чай пили по-северному, по-рыбацки – без сахара. Просто хлебали кипяток, заедая его черными сухарями или хлебом с соленой тюлькой.

Когда мы обе бывали дома и было не очень холодно, ходили гулять по поселку, присматривались к лицам, прислушивались к местному говору. Прогулка заканчивалась на крутом берегу Енисея уже за околицей. Там мы не боялись быть услышанными, и Аля рассказывала о матери, об отце, о его работе, о своей юности во Франции, а затем о своей жизни в Москве у тети Лили, которая всячески ее поддерживала и в дальнейшем писала (не боясь!) длинные письма и присылала бумагу, книги и теплые вещи.

Помимо Е. Я. Эфрон Але писала одно время писательница Татьяна Сергеевна Сикорская, бывшая в Елабуге вместе с Мариной Цветаевой, но ее вынудили отказаться от переписки. Тогда Але начала писать жена ее сына, Вадима Сикорского. Письма Б. Л. Пастернака были всегда праздником для Али. Он писал до востребования. Как только на почте появлялся конверт, надписанный его характерным почерком, где буквы летели по строчкам, как ноты, с изящным прочерком, Аля радостно бежала домой, сперва читала письмо сама, потом перечитывала мне.

Аля очень гордилась этими письмами. Его письма уносили нас из туруханской избушки в недоступный нам, многозвучный мир…

Были письма от Аси – Анастасии Ивановны Цветаевой.

Я немного подкормилась остатками хлеба и супа в своей столовой, но денег еще не заработала, Але и друзьям, с которыми она была на сенокосе за Енисеем, могла купить только черного хлеба и пшена. Об Але они рассказывали дружелюбно и с уважением; говорили, что она хорошо работала, во всем помогала, а по вечерам или в дождливую погоду развлекала всех рассказами. У Али был просто дар находить общий язык с самыми разными людьми и становиться их моральной поддержкой в трудных условиях.

На сенокосе случилось с ней несчастье. Тонкая заноза от ствола растения попала в глаз и осталась в его оболочке. К счастью, зрение не испортилось, но заноза давала о себе знать в дальнейшем. Мы обе были тогда намного моложе и потому, наверное, не ужаснулись, насколько такая заноза была опасной в условиях, где и врача-то настоящего не было, а об окулистах и не слыхивали.

Этот сенокос был боевым крещением в Алиной новой ссыльной жизни, и все последующее уже не казалось таким страшным. Да к тому же за плечами был лагерь.

Итак, мы обе зацепились в Туруханске, имели какой-то угол, где нас прописали, и ненадежную, трудную, плохо оплачиваемую, но – работу. Дождавшись возвращения Али в той же лодчонке через Енисей, я с гордостью ввела ее в нашу жалкую избенку, показала топчан в углу у холодной печки. Это было подобие дома и даже семьи!

За этот месяц, кроме нас, с энергией отчаяния цеплявшихся за любую возможность кое-как жить и работать, устроились более или менее сносно только трое-четверо. Приехавшая партия ссыльных заметно уменьшилась. Уцелели один врач, фельдшерица, самозваная медсестра и инженер-строитель. Остальные, главным образом, люди помоложе, были отправлены дальше на север, а те, кто постарше, хотя и устроились жить по разным углам, но не имели никакого заработка и существовали на те средства, которые им высылали жены, дети или даже внуки…

Были тогда в Туруханске и трагичные случаи. Один юрист повесился. Пожилой бухгалтер, жаловавшийся, что он, специалист с тридцатилетним финансовым стажем, не может ничего найти, кроме (да и то редко!) пилки дров, отправился в поисках работы на «Спуск», где был рыбзавод, за шесть – восемь километров от Туруханска, зайдя по пути к нам. Был он, как я хорошо помню, в телогрейке, ватных брюках, шапке-ушанке и… в калошах, привязанных веревочкой к ступням. У него распухли ноги, а никакой другой обуви не было. Дорога на «Спуск» шла полем, потом лесом. Уже были по ночам настоящие морозы, температура опускалась ниже минус двадцати градусов. Его нашли на следующий день: он замерз, сидя на пне. Я думаю, что сел он не отдохнуть, а просто – чтобы разом со всем покончить.

Был еще инженер К., приятный в общении, образованный человек, которому в Туруханске удалось пристроиться десятником на стройке. Он чем-то вызвал интерес нашего надзора, был вновь оклеветан, судим и отправлен еще дальше, в тюрьму или в лагерь. Говорят, он держал себя бесстрашно, даже безрассудно.

За «новое дело» следователи, по слухам, получали поощрения и повышения по службе. Запомнился мне случай с Т., говорили, дядей известного шахматиста, который прибыл в Туруханск хорошо одетым, в чистом костюме и даже фетровой шляпе. Эта шляпа да еще большая сумма денег, которую ему перевела семья за проданную под Москвой дачу, послужили причиной какого-то фантастического нового дела.

Несчастный Т. купил какую-то пристроечку и, на свою беду, старый приемник. Он мог себе позволить быть сытым, в его дом стали приходить люди. По вечерам они поигрывали в карты и даже выпивали. Один из них был некто С. Чтобы войти в доверие у надзора, он донес начальству, что деньги Т. якобы получил за работу в американской разведке, что у него есть рация и он опасный преступник.

Создать новое дело оказалось очень нетрудно. Весь поселок бегал смотреть, как искали рацию и, ничего не найдя в доме, тщательно перекопали «под зиму» весь огород, вызывая насмешки присутствующих. Конечно, мы, поселенцы, не ходили смотреть и не смеялись. Т. вскоре исчез.