Ада Федерольф - Рядом с Алей

Через два-три дня я снова пошла в лес с твердым намерением сдвинуть дело с мертвой точки.

Мои подарки – конфеты детям и два отреза ситца на платье – Тоня встретила восторженно.

– Чего это вы придумали, – смущенно пробасил Сергей.

Тоня, быстро кинув взгляд в окно, сказала, что в лес идти успеется, и занялись мы изготовлением выкройки и раскроем. Тоня была смышленая, фигура у нее была ладная, вкус не избалованный, и я быстро скроила ей и даже сметала два летних платьица. И мы с Сергеем отправились в лес помечать деревья для вырубки. Сергей шел легко и быстро. Я же в своем зимнем пальто да еще в суконных ботах то и дело проваливалась в уже осевший снег. Через каких-то полчаса была вся в испарине и взмолилась:

– Ну, отмечай сам, ты же понимаешь больше меня.

На это он ответил, что по инструкции положено, чтобы деревья помечались «в присутствии заказчика», но потом, поглядев на меня, утонувшую в снегу, с завернутыми по пояс полами пальто, с растрепанными мокрыми волосами и сбившимся на бок платком, снисходительно махнул рукой и оставил меня барахтаться одну. А сам пошел, время от времени запрокидывая голову и осматривая деревья, делать на них затесы.

Вернулась я уставшая, но счастливая, что есть какой-то сдвиг. Пообедали горячей картошкой с салом, попили «чая» с вареньем и начали с Тоней шить и мерить платья…

Было это шестое или седьмое посещение леса, и больше ходить мне к Тоне не пришлось. Рубка была делом лесника Василия, у которого я ночевала с клопами. У Тони я не видела водки в обиходе; было двое детей и очень мало денег. У Василия же за стол без водки не садились, и когда я по пути от Сергея зашла к нему сказать, что деревья помечены и можно начать рубку, то он сразу намекнул, что помимо оплаты ему и рабочему за валку леса хозяин и «погреться» обязан поставить.

Мои следующие два похода в лес были неудачными. Первый раз болел Василий и еле поднялся с печи. Я посидела, поговорила с его женой и ушла несолоно хлебавши. А второй раз валялся по пьянке рабочий, с которым и говорить-то не было возможности.

Дело клонилось к весне, что меня очень сильно беспокоило. Дороги стали протаивать. Рубить лес и подтаскивать было легче по насту, а по вязкой глине без лошади – невозможно. Василий в последнее наше свидание клятвенно заверил, что с понедельника они примутся за дело:

– Сказал – значит, все. Что нам пять – десять хлыстов, это запросто! Ты, хозяйка, неси деньги и водку!

Утро в первый день рубки было восхитительное.

На восьмой или девятый раз лес был повален. Мы с Василием обошли все лесины, чтобы я знала каждую, когда придет время их собирать и трелевать.

Потом мы сидели все трое за столом, ели картошку в мундире, закусывали салом и пили водку. Жена, пригубив, отошла к печке, старик притулился со стаканом у окна, а мы, трое «мужиков», пили и вспоминали «былые веселые дни». Я больше старалась делать вид, что пью, – мне предстояло еще идти домой в Тарусу. Скоро мои собутыльники достигли момента изъяснений на тему, кто кого уважает, и я попрощалась.

Жила я тогда у Зябкиных. Аля была у теток, старалась заработать деньги на строительство и редко приезжала из Москвы.

Так лес был срублен.

Весна в этот год была дружная и ранняя. Надо было думать, как трелевать лес, пока еще не окончательно развезло, и как достать лошадей, которых вообще-то в Тарусе было раз-два, и обчелся. Выходило, что каждый следующий этап моего строительства был труднее предыдущего! Но уж так человек устроен, что чем больше перед ним вырастает препятствий, тем больше он стремится их одолеть. Я, завязнув в этом строительстве, уже знала, что пойду на все, лишь бы довести дело до конца.

Встретился мне как-то случайно самый старый из лесников, Тимофей Иванович, у которого я тоже бывала в доме.

– Эй, хозяйка! – крикнул он мне. – Трелевать и вывозить надо, а не то, не ровен час, украдут лес-то!

Надо было действовать, и пошла я снова в лес к Тимофею Ивановичу, только не зная, что предприму. Ходьбы до него было километров шесть – восемь, погода была чудная, уже можно было не кутаться, а ходила я легко.

У Тимофея Ивановича баба тотчас вздула самовар и заварила чай. Выяснилось, что должны зайти еще три лесника по какому-то делу. Лесники приехали верхом на казенных лошадях, и это решило дело. Я им все рассказала и обещала хорошо заплатить за трелевку. Сперва они отнекивались: «Нельзя, лошади казенные», – но потом начали сдаваться и решили ехать в лес на ночь.

– Ты, хозяйка, сейчас иди домой, а завтра к вечеру будем как штык – жди.

Выражения «к утру», «к вечеру» у меня начинали вызывать чувство ненависти. Это неизменно заканчивалось четырех-пятичасовым бдением в чрезвычайно нервном состоянии, часто впустую. На этот раз, как ни странно (наверно, все сидели без денег и подработать было негде), действительно прибыл один из них на телеге с убранными боками, с мешком, в котором оказались картошка, пшено и завернутый в газету кусок сала. На дне лежали топоры, веревки и пилы.

– Ну садись, едем, остальные в лесу дожидаются.

Поехали, гремя топорами и пилами, В лесу были еще двое с лошадьми. Мы наносили на опушку леса сухостоя для костра, мужики вбили колья для чугуна и ведра, развели огонь и ушли, ни минуты не сомневаясь, что я и кулеш сварю, и чай вскипячу, и огонь сумею поддержать. Я это действительно все умела (если бы они знали о моем опыте!)1.

Начали споро и быстро стаскивать лес. «То, что эти трое сделали сейчас за полночи, на своей государственной службе они растянули бы на несколько дней, а то и на неделю», – подумала я.

Уже поздно ночью, когда все было уложено в два штабеля и проверено мной, мы все уселись у костра и начали хлебать, по очереди запуская ложки в горячий, пахнущий дымом кулеш. Немного погодя откуда-то появилась водка; узнав, что я не пью, они мне показали, как идти в избу лесника к лесниковой хозяйке, а то «вроде бы нехорошо, мамаша, с нами, с мужиками, у костра».

– Ты не бойся, никто не тронет, мы все тут – крикни, если что.

И я двинулась в темноту и через полчаса, правда, дошла до избы. Залаяли собаки, хозяйка проснулась, впустила, уложила на какую-то постель и, узнав, что я поела у костра и кипятка не надо, задула керосиновую лампу и прошлепала босыми ногами за занавеску. Заснула я мгновенно.

Утром оказалось, что все уже ушли по своим делам, хозяйка принесла кипящий самовар, сварила в нем яйца, достала хлеб и села поболтать. Все, что было ночью, казалось сном, и очень хотелось сбегать в лес убедиться, что бревна действительно сложены. Но это был бы большой крюк, и я, заплатив за ночлег и поблагодарив, отправилась восвояси.

Ясные, безоблачные апрельские дни вызвали обильную капель. Крыши уже совсем обнажились, а по краям висели длинные блестящие сосульки, за которыми лазали дети. Наша 2-я Дачная, в те годы еще не мощеная, покрылась сверкающими на солнце лужами, в канавах набиралась вода до половины сапога, а то и выше. Надо было во что бы то ни стало вывозить лес, но как?