Алла Панова - Миг власти московского князя

— Что ж ты наделала, доченька? Зачем на уговоры поддалась? Честь свою девичью потеряла? Разве ж то­му мы тебя с отцом учили? — причитала та сначала, но потом, опомнившись, что, может, зря упрекает дочь, стала заинтересованно спрашивать: — Али не хо­тела ты того и силой ирод тебя взял? Разве ж такое князю пристало? Это ж позор какой? — продолжала она причитать, не давая вставить слова Марии.

Когда та наконец заговорила, слова дочери еще больше подлили масла в огонь, и мать, с каждым ми­гом сильнее и сильнее распаляясь и уже не выбирая слов, сыпала на растерявшуюся от такого приема Ма­рию все новые и новые обвинения, обзывала ее все бо­лее срамными прозвищами.

— Угомонись, Ульяна! — попыталась остановить свою не в меру разошедшуюся дочь Лукерья, которой стало уже невмоготу слушать эту брань. — Словами де­лу уже не помочь, да и не вернешь теперь ничего. Так что нечего зря лаяться.

Ульяна на мгновение опешила от таких слов и уже хотела сказать что‑то грубое и своей матери, но тут в дело вмешался Юшко:

— Старая права. Ничего теперь не изменить. Нам одна надежда — что все миром кончится, перебесится князь да отпустит Марью восвояси.

— Любит, любит он меня! — попыталась крикнуть Мария, но голос ее был каким‑то сиплым и слабым, и она, схватившись за горло, в котором словно застрял комок, замолчала, не обращая внимания на слезы, те­кущие по щекам.

— Вот–вот. Я и говорю. Может, еще все ладно вый­дет. Нам одно: ждать, как обернется, — проговорил так же хмуро Юшко.

— Может, и свадебкой, — попыталась внести на­дежду на лучший исход бабушка, которая видела в глазах внучки застывший страх и отчаяние.

— Может, — кивнул Юшко, — только навряд. Ты, дочка, успокойся. Делов ты, конечно, наделала таких, что ума не приложу, как из них выпутаться.

— В одном я виновата — полюбила неровню! — резко ответила на отцовский упрек Мария и опять схватилась за шею.

— Да, да! — снова кивнул отец и спокойно продол­жил: — Я к материным упрекам ничего добавлять не буду. Мать в сердцах тебе много чего наговорила. — Он глянул на притихшую жену, которая сидела на лавке, облокотившись на стол и закрыв лицо натруженными ладонями. — Время пройдет, ты поймешь, что не со злости она говорила, а от боли за тебя. Как ни горько, но должна ты, дочка, быть готова к тому, что брань, ко­торую нынче довелось тебе от родных слушать, поне­сется змеиным шепотком следом за тобой.

Бабушка, подперев голову рукой, сквозь наполз­шую на глаза мутную пелену с нескрываемой жалос­тью смотрела на притихшую внучку, по щекам кото­рой текли и текли слезы. Юшко оглядел собравшихся за столом трех женщин, каждая из которых по–своему переживала случившееся, и тем же усталым, спокой­ным голосом продолжил:

— Как бы дело дальше ни обернулось, ты знай, что мы тебе на подмогу всегда придем. Ежели ладом да ми­ром все меж вами выйдет, мы рады счастью твоему бу­дем, а коли обидит твой избранник — приютим. От ко­сых соседских взглядов, от позора, что на всю семью ляжет, можем с места насиженного сняться да пере­браться в другой край, а захочешь от мирских забот уйти, в черницы подашься.

— Что ж ты дочь заживо хоронишь? — сказала Лу­керья и положила темную узловатую руку на плечо внучки. — Может, ее еще счастье ждет.

— Да, да. Может, и ждет, — ответил на это Юшко и, уставившись тяжелым взглядом в мокрое от слез ли­цо дочери, сказал непривычно жестко: — Ты сама по­том поймешь, в чем пред нами провинилась, но в на­шем роду, от бед сильно истощавшем, каждый человек на счету, а потому и тебе, Марья, мы на порог не указы­ваем. Вернешься — примем. Не забывай об этом в кня­жеских хоромах.

Возвратившись из родного дома, в котором ее при­няли так холодно, она постаралась забыть и об этом разговоре, и об отцовских словах, сказанных напосле­док. Сначала ей это вполне удавалось. Ласки князя, его внимание и забота помогли быстро изгладить из па­мяти горечь, оставшуюся от той встречи. Однако дни бежали за днями, и, хотя князь был вроде бы все таким нее ласковым и внимательным, она нет–нет да вспоми­нала о словах отца. Причиной тому иногда становилось ожидание встречи с князем, занятым какими‑то дела­ми, иногда — исподлобья брошенный кем‑то из челяди недобрый взгляд. Вот и теперь, словно наяву, увидела и угрюмое лицо отца, и рассерженную мать, и притих­шую бабушку, вспомнила о подружках, доверитель­ных бесед с которыми так не хватало в этой золотой клетке, куда она угодила по своей воле.

Тихо потрескивала лампадка в углу перед неболь­шой иконой, которую мать, пряча в сторону заплакан­ные глаза, отдала Марии, когда та на короткое время снова появилась в родном доме. Шкатулка, приобре­тенная на торге у восточного гостя, источала какой‑то особый слабый аромат, который навевал мысли о даль­них незнакомых странах, вселял в душу покой и уми­ротворение. Князя все не было.

В княжеской горнице в ту самую пору трещала в шандале, поставленном на столе, толстая свеча. Свет от нее играл на пузатых боках небольшой братины, на блестящем от глазури кувшине с брусничной водой, посверкивал на прозрачной, мокрой от рассола кожице желтых яблок, то и дело вспыхивал во взгляде собесед­ников, покончивших с вечерней трапезой и теперь ве­дущих неспешный разговор.

Князь вертел в руке свой кубок, иногда с его гра­ней, которые, казалось, в неровном свете пламени по­сверкивают самоцветами, переводил взгляд на озабо­ченное лицо собеседника, многозначительно кивал.

Напротив князя расположился воевода, дождавшийся таки наконец того момента, когда без лишних глаз и ушей можно поговорить с Михаилом Ярославичем.

Под жаркими лучами весеннего солнца быстро тая ли снега, завалившие за долгую зиму все вокруг, а те­перь превратившие в непроходимые болота места, куда князь пристрастился выезжать на ловы. Вынужденное безделье для князя было утомительно, и, чтобы хоть как‑то развлечься, он вернулся к заброшенным делам.

Егор Тимофеевич не упрекал своего повзрослевше­го подопечного в отсутствии рвения, понимая, что его мятежная натура, не находя занятия по себе, томится в этом крохотном городишке, словно узник в порубе. Все здесь вроде бы идет само по себе: влезай с головой в дела или спи на печи — итог один. Это тебе не мятеж­ный Новгород, где только и жди волнений, держи коня у крыльца, чтоб в любой момент можно было скрыться от недовольных очередным князем горожан.

Конечно, Михаил Ярославич понимал, что и здесь были недовольные им, но сидели они тихо, держали свое недовольство под замком, надеясь, что как‑нибудь все само по себе устроится, без их вмешательства. Да и что зря суетиться — все, как прежде, течет, ника­ких особых новых порядков молодым князем не при­думано. Торг, так же, как было издревле, шумит пома­леньку, и в посаде работа полным ходом идет, мастера, кто на что горазд, вовсю стараются друг перед другом отличиться, да и топоры по всей округе стучат, кое–где новые хозяева уж хоромы обживают.