Алла Панова - Миг власти московского князя

С тех пор Мария обосновалась в небольшом терем­ке, соединенном крытым переходом с великокняжес­кими хоромами. В теремке у нее была большая светел­ка с примыкавшей к ней изложницей, а для прислуги, которая теперь на всякий случай должна была всегда находиться рядом с беременной, предназначалась ма­ленькая каморка. Но на все эти удобства Мария, озабо­ченная своим состоянием, кажется, не обращала вни­мания. Прежде всего для нее было важно то, что она рядом со своим возлюбленным и видит его ежедневно.

В Михаиле Ярославиче с приездом Марии что‑то изменилось. Воеводе казалось, что он стал спокойнее и по–житейски мудрее. Быть может, мысль, что вскоре он станет отцом, придала князю уверенности в себе, а возможно, причина была в чем‑то ином. Хотя бы в том, что прошло больше двух месяцев, как князь с наскока захватил владимирский стол и уже успел не­много освоиться. В присутствии именитых бояр, при­дирчиво относящихся ко всему, что бы ни делал сын Ярослава Всеволодовича, заслугами перед которым они не переставали кичиться, Михаил уже не чувство­вал себя так скованно, как в первые недели. Он даже поглядывал на них свысока и, нисколько не смущаясь, выслушав их мнение, заставлял поступать так, как считал нужным.

Произошедшие перемены не радовали бояр, кото­рые решили, что смогут без труда обуздать этого «вы­скочку» и он будет делать все по их указке. Разочаро­ванные, они все чаще вспоминали о Святославе, кото­рый, как утверждали знающие люди, подался к литовскому князю Миндовгу.

У этой версии нашлось немало противников, пола­гавших, что вряд ли русский православный князь за­хочет иметь дело с человеком, чей отец, до поры нико­му неизвестный литвин с трудно произносимым име­нем Рынгольт, собрал свое княжество из кусков земли, захваченных у соседей — полоцких, туровских и смо­ленских князей. Правда, Рынгольт своими победами так разобидел Ливонский орден, что папа римский объявил против него крестовый поход, а вот сыну, ко­торый обосновался в Новгородке, что в Черной Руси, откуда жадно посматривал на соседние земли, Орден оказывает поддержку.

Некоторые владимирские вятшие решили, что сбе­жавший князь мог найти приют в Муромском княжестве у родных своей жены. Однако им напоминали, что ему вряд ли там кто‑то мог прийти на помощь. Ведь тесть Святослава, муромский князь Давыд Юрьевич, покинул бренный мир без малого два десятка лет назад в один день со своей горячо любимой супругой Евфросиньей. Об их любви в народе складывали сказы, а вот Дочь явно не была счастлива в замужестве, не зря же, едва похоронив родителей, постриглась в монахини. Не остановил ее от такого шага даже малолетний сын, который вырос без материнской ласки под приглядом Святослава.

Только немногие из владимирцев утверждали, что, по их мнению, Святослав кинулся за помощью в Орду. Верилось в такое с трудом. Услышав об этом, кое‑кто даже кидался с кулаками на человека, посмевшего до­пустить мысль, что. православный князь мог обратить­ся за поддержкой к поганым, к нехристям.

Воевода относился именно к этим немногим и без особого труда смог убедить князя в своей правоте.

— Ты уверен, что стрый приложил руку к гибели твоего отца, чтоб занять великий стол, но ведь Свято­слав получил ярлык на княжение у хана, — рассуждал Егор Тимофеевич, — значит, не на Русской земле он будет искать союзников против тебя, а именно в Орде. И, как я мыслю, непременно найдет.

— Ну и что с того? — недовольно спросил Михаил Ярославич. — Тумены ордынские далеко.

— Забыл разве, как они быстро по нашей земле бе­жали? — возразил воевода.

а как же быть с тем, что ты раньше говорил? Де­скать, ханы в наши дела не вмешиваются? — с издев­кой поинтересовался Михаил.

— Так оно и было. А теперь не знаю, как посту­пят, — почесал затылок воевода, — кто скажет, что им в голову взбредет. Захотят, жалобщика живота лишат, а захотят, обидчика к себе призовут, чтоб наказать за своеволие.

— Может, ты, Егор Тимофеич, и прав, но только, думаю, что не захочет хан слабому помогать. У них там, в Орде, сила в чести. Соседи наши пострашнее, но и им — до себя. Скажи на милость, кто решится вы­ступить против великого князя? Молчишь? А я тебе отвечу: никто! — с деланным равнодушием проговорил князь, закончив на этом тяжелый разговор.

Вероятно, Михаилу Ярославичу слишком просто удалось занять Владимир, и поэтому ему совсем не хо­телось верить, что его поступок может привести к ка­ким‑то неприятным последствиям, и уж тем более в то, что Орда пошлет на него свои тумены. Такое только в страшном сне могло привидеться. Зачем думать об этом, когда можно просто наслаждаться жизнью и сво­ей властью.

В разговорах великий князь теперь почти не вспо­минал о братьях, которым давно было бы пора вернуть­ся в родные края. Он боялся себе признаться в том, что его стала смущать слава Александра, не померкшая за время долгого отсутствия. Михаилу Ярославичу ино­гда вдруг казалось, что окружающие относятся к нему с почтением лишь потому, что он брат знаменитого князя Невского, а сами ждут не дождутся, когда тот возвратится из Орды, восстановит наконец порядок во Владимирском княжестве и накажет младшего брата за самоуправство. Не смогли отвратить князя Михаила от этих мыслей ни здравицы в его честь, возглашаемые на пирах, ни похвала его уму и храбрости из уст льсти­вых бояр.

Однако среди всех невеселых дум была одна, кото­рая в последнее время беспокоила его все сильнее и особенно остро тогда, когда он видел Марию.

Московская красавица хоть и располнела, но не поте­ряла своей привлекательности, и лицо ее было все таким же белым и чистым. Лишь в глазах–омутах не осталось прежнего беспокойства, а были в них какое‑то нездеш­нее умиротворение, отрешенность от земных забот и все­охватная любовь. Князь смотрел в глаза Марии с незна­комым трепетом, ощущая страх за будущее доверившей­ся ему женщины и их еще не рожденного ребенка.

«Люди утверждают, что от греховного корня и плод зол бывает, — думал князь, глядя на свою голубку, — но можно ли говорить так о младенце, зачатом в люб­ви?» Вдобавок к одолевавшим его сомнениям походя брошенная воеводой фраза заставила призадуматься и о своей судьбе.

Всего и обронил‑то Егор Тимофеевич, мол, не по­стигла б тебя участь тестя Святославова, а мысли уж завертелись. Михаил Ярославич знал из рассказов, что князь Давыд немало натерпелся из‑за своей любви к простолюдинке, дочери бортника, даже престол му­ромский вынужден был оставить. Бояре заставляли князя ради стола отказаться от жены, дескать, ее низ­кое происхождение знатным муромским боярыням глаза колет, а он все‑таки выбрал Евфросинию. Никак не мог решить Михаил, как поступил бы он, случись с ним подобное. Давыду повезло, ведь не начнись в княжестве усобица, не позвали бы его бояре вернуть­ся на муромский стол.