Николай Данилов - Кордон

Дэвид Прайс замолчал, желая знать, какое впечатление произвела его речь. Увидя вопросительную мину командира французского фрегата «Форт», спросил:

Вы, господин Бурассэ, что-то хотите сказать?

Офицер согласно кивнул и поднялся.

Мне показалось верным ваше предложение о том, — медленно начал он, — что суда Российско-американской компании могут оказаться под прикрытием военной эскадры русских.

Могут, — подтвердил Дэвид Прайс.

Вот видите, — ухватился за слово француз.. — В Тихом океане вдоль берегов Америки, от Сан-Франциско до мыса Горн, ходит множество английских и французских коммерческих судов. С нашим уходом отсюда они окажутся беззащитными. А не оставить ли нам «Артемиза» и «Амфитриду» у этих берегов?

— Понимаю, — сказал командующий. — Вы, господин Бурассэ, допускаете мысль, что корабли Путятина могут подойти к берегам Америки? — Дэвид Прайс снисходительно улыбнулся. — Возможно, думаете, что русские моряки даже будут охотиться за нашим торговым флотом?

Ироническая улыбка командующего не смутила Этьена Бурассэ.

— Да, я так думаю, — ответил он, не отводя глаз. — История помнит знаменитое крейсерство американского капитана Дэвида Портера на фрегате «Эссекс». Во время; шгло-американской войны этот капитан в Атлантическом океане только в 1812 году захватил семь английских бригов, фрегат и военный шлюп «Алерт». На следующий год Портер перешел в Тихий океан и захватил еще несколько английских китобойных судов…

— Что вы хотите этим сказать? — Дэвид Прайс был явно недоволен упоминанием об отважном американце 11ортере, который действительно нанес своими дерзкими вылазками ощутимый урон и позор «владычице морей», о чем сам и поведал всему свету в книжке «Essex in 1812-1813-1814».

Хочу сказать, — настойчиво, почти с вызовом, произнес Бурассэ, — что русские моряки по отваге и мужеству не уступают американским.

— Браво, господин Бурассэ! — с сарказмом произнес 71-я!ид Прайс и с обескураживающей улыбкой уставился im французского адмирала: уберегите, мол, меня от таких ныеказываний.

Фебрие де Пуант что-то буркнул, и офицер, метнув

взгляд на командующего, сел. Весь его вид говорил, что он жалеет о высказанном, что разумных советов английский адмирал не понимает и не принимает.

Наступило неловкое молчание.

— Я разделяю беспокойство своего коллеги, — подал голос командир французского корвета «Эвридика» Ла Грандьер. — В русской эскадре может объявиться свой «Эссекс».

— Русские моряки всегда отличались дерзостью и смелостью, — поддержал соотечественников командир брига «Облигадо» Паскье Гужон.

— Какая завидная солидарность! — В голосе Дэвида Прайса уже не было прежней иронии. — Когда трое говорят, что ты пьян, надо идти спать. Что на это скажете вы, господин Фебрие де Пуант?

— Чем черт не шутит, когда ангелы спят, — неопределенно ответил французский адмирал. — Опасения высказаны, видимо, нам (он сделал упор на «нам», не противопоставляя себя командующему) надо над ними подумать.

— Преувеличиваем опасность, — бросил реплику Ричард Барриджи. — Русские боятся англичан как огня.

— Бахвальство! — буркнул Паскье Гужон.

— Господа, спокойнее! — призвал к порядку командующий. — Прошу высказываться по существу и без запальчивости.

Как ни старался Дэвид Прайс, не сумел разубедить французов, что предложения, высказанные их стороной, не заслуживаюх внимания. И хотя последнее слово могло остаться за командующим эскадрой, он его не сказал.

Военный совет 10 мая к единому решению не пришел. Командиры разошлись по кораблям с разными мнениями: французы считали, что их предложения подлежат серьезному обсуждению, а не осуждению; англичане (им ничего другого не оставалось делать) во всем поддерживали адмирал а-соотечественника.

Через неделю, 17 мая, когда все корабли были готовы к отплытию, Дэвид Прайс распорядился вывести эскадру в открытый океан, оставив для крейсерства у западных берегов Америки корветы «Артемиз», «Амфитриду» и пароход «Ла Прони».

Погоня началась.

Путешествия по океанским просторам моряками всех стран измеряются расстоянием в милях и исчисляются временем пребывания в пути — часами, сутками, неделями, месяцами.

От перуанской земли до берегов Дальнего Востока ни много ни мало — девять с лишним тысяч миль.

Подходил к концу второй месяц путешествия «Авроры» от порта Калао. Преодолев по Тихому океану более двух третей заданного расстояния, фрегат вошел в студеную зону. Начались холодные, пронизывающие до костей переменные ветры. Скорость корабля сократилась вдвое. Моряки все чаще и чаще стали вступать в единоборство со стихией под дикий вой ветра в парусах. Волны хлестали людей просоленными жгутами. Вода, не успевая стекать по отводным шпигатам, в такт качки корабля с шипеньем и брызгами переваливалась по палубе от борта к борту, от носа к корме, от кормы к носу. Сырость, а с нею и стужа проникли в некогда теплые жилые помещения через палубные пазы и неплотно задраенные люки. Влажные переборки и углы кубриков покрылись плесенью. Продрогшие моряки, возвращаясь с вахты в мокрой одежде, не могли согреться, им некогда было высушить белье.

Заметно убывали запасы провизии. Из четырех оставшихся бычков два околели. Корабельный врач Вильчков-ский, несмотря на скудные остатки провианта, запретил убивать для еды сильно похудевших животных, заподозрив у них опасное заболевание. Через несколько суток околели и остальные. С падением бычков быстрее, чем предполагали моряки, кончились жиры, соленое мясо и мыльный сыр; не стало зелени и фруктов, так необходимых людям, недавно перенесшим скорбут. Лук, чеснок, лимоны, апельсины, груши и яблоки, при закупке свежие и сочные, не столько были употреблены в пищу, сколько сгнили из-за сырости в хранилище и частой смены температуры. Экипаж перевели на постные крупы и урезанную норму заплесневевших черных сухарей. Протухшую, дурно пахнущую гнилым деревом пресную воду также взяли на строгий учет.

Говорят, горе одно не приходит: «Пришла беда — отворяй ворота». Скорбут, приглушенный на последней стоянке, у перуанского берега, вскоре возобновился. Пронизывающие холодные и сырые ветры вызвали простудные

заболевания. От протухшей воды люди мучались животами. К изнурительным скорбуту и лихорадке прибавилась не менее опасная болезнь — дизентерия. У двоих матросов врач, к своему ужасу, определил пятнистый тиф. С каждым днем больных становилось все больше и больше. На фрегате кончился хинин, не стало хлороформа и нашатырного спирта. Санитары сбивались с ног, ухаживая за немощными. Нечем было приглушить скорбут, лечить простуженных, приостановить кровавые поносы; корабельные эскулапы боялись распространения тифа.