Николай Данилов - Кордон

— Сами пожелали на каторгу! — Царь хохотнул. — Тоже мне — декабристки!

Жестокий властелин, вкладывая в «декабристки» нарицательный смысл, не думал, что это слово утвердится на Руси, как символ верности, стойкости и непоколебимости духа русской женщины.

Именно события середины двадцатых годов, о которых Екатерина Николаевна в подробностях узнала от мужа и его приятелей, развеяли сомнения и колебания, вселили в нее твердость и уверенность.

— Я еду с тобой, Николя. Еду в Сибирь, — приняла она тогда, в 1Й7 году, решение. — Вдвоем нам будет легче…

На новом месте, в отличие от Тульской губернии, Нико-

лай Николаевич редко бывал дома. Одна поездка дольше другой следовали чередой. Возвратясь в Иркутск, всегда чем-то озабоченный военный губернатор садился за бумаги и подолгу писал, переписывал, небрежно комкая и бросая черновики на пол, потом собирал их и сжигал в камине. Ему постоянно не хватало времени, не мог он выделить свободного дня, чтобы целиком провести его с женой.

Чуткая, любящая и нежная супруга отлично понимала настроение мужа и знала, когда можно и даже необходимо отвлечь его от работы, а когда быть тихой и незаметной. Мучительно переживая одиночество, женщина выбирала удобный момент и настойчиво напоминала о себе.

— Сегодня воскресенье, — мягко говорила она, — Ты обещал показать мне Гусиное озеро…

И если муж пытался отговориться, сослаться на массу дел, просил перенести прогулку на потом, супруга садилась напротив и, не спуская с него глаз, с шутливой ноткой, но требовательно заявляла:

— Поднимайся, писарь, или я сию же минуту перемешаю твои бумаги.

— А может, все-таки завтра? — менее уверенно возражал муж, смотря на жену умоляющими глазами.

— Никаких, Николя, «завтра», никаких «потом», — не уступала уставшая от домашнего однообразия супруга. Она делала нарочито строгое лицо и ультимативно заявляла — Сегодня со мной или никогда! Как угодно-с…

Женщина была по-детски счастлива, когда Николай Николаевич, вняв ее уговорам, вставал из-за стола и, махнув на кого-то рукой, говорил:

— Ну их к лешему! Побудем вдвоем на природе…

И они уходили в лес. Но такие праздные дни Муравьевым выдавались редко.

Екатерина Николаевна, намучавшись вдосталь во время путешествия на Северо-Восток России, зареклась не делать больше длинных вояжей. Она теперь все чаще и чаще томилась в одиночестве. Панически страшась уличных собак и боясь коров, женщина во время долгих разъездов мужа не выходила из дома. И когда бывшие жители северной столицы предложили Муравьевой побывать у них в гостях, она с радостью согласилась. От общения с культурными и воспитанными людьми (провела у них несколько вечеров) Екатерина Николаевна получила большое удовольствие.

Неприятность вкралась в дом Муравьевых нежданно-

негаданно. В тот день Николай Николаевич был раздражителен и зол. Он то молча ходил по своей половине, то вдруг садился за канцелярский стол и начинал быстро писать. Перечитав написанное, губернатор комкал бумагу, резко вставал и снова измерял шагами комнату. Супруга догадывалась о причине его раздражительности — виной тому была какая-то казенная бумага.

Накануне пришла из Санкт-Петербурга и Тулы почта. Николай Николаевич раскрыл большой конверт с толстыми сургучными печатями. Бегло пробежав глазами по строчкам, нахмурился, начал читать снова, медленно, вдумы-вась в написанное. На вопрос жены, что пишет деловая столица, ответил до обидного резко:

— В казенные вопросы прошу не вмешиваться!

Супруга сконфуженно и недоуменно уставилась на сердитого мужа: как его понимать? До этого всю почту просматривали вместе. Не было у губернатора секретов от жены. — И вдруг — словно отрезал. Оскорбительно такое слышать от мужа.

Видно так устроен человек, что не может долго носить боль в груди. Наступит момент, и он вынужден будет как-то разрядиться. У Николая Николаевича нервозное состояние вылилось в требование к жене непременно пояснить, что за новые друзья появились у нее во время длительного отсутствия мужа. Нет, это не была слепая ревность, когда человек, подверженный болезненному чувству, пылко развивает фантазию и бездоказательно обвиняет друга жизни в супружеской неверности. Тут наблюдалось нечто другое, но не менее тревожное.

— Я же тебе, Николя, все рассказывала, — ответила обескураженная таким требованием супруга. — Два раза была у Трубецких. Они сами за мной приезжали. С ними однажды навещала Волконских, у которых в то время гостили Якушкины. Все они, ты знаешь, из какого рода. Это очень милые и гостеприимные люди…

И Екатерина Николаевна не без восторга опять вспоминала проведенные вечера в гостях. Она там с удовольствием слушала фортепьянную музыку, с упоением исполненные старинные романсы, с воодушевлением продекламированные стихи.

— Музыка, романсы, вирши! — язвительно произнес Николай Николаевич. — Читали, разумеется, Пушкина, Лермонтова…

— Рылеева, Одоевского, Раевского, — спокойно до-

полнила супруга. — Очень хорошие стихи. Я кое-что даже переписала.

— Вон как! Покажи! — потребовал муж.

— Пожалуйста.

Прочитав рукописные листки, Муравьев приблизился к жене.

— Ты сама-то понимаешь, что это такое? — Лицо его было строгим. — Стихи Пушкина Чаадаеву нигде не напечатаны…

— Ну и что? — Супруга с вызовом уставилась на мужа. — Придет время, напечатают.

— Какая завидная прозорливость!

— Не насмешничай, — урезонила его супруга. — Талантливые, доходящие до глубины сердца сочинения никому не удастся спрятать.

— От кого?

— От людей, которых ныне эти стихи берут за душу.

— Вольнодумность! — выпалил Муравьев. — Такого Пушкина в России никогда не опубликуют. А стихи Одоевского, прямо скажем, крамольные! И ничего удивительного нет в том, что этот стихоплет оказался в Сибири. Его можно было сослать на каторгу только вот за эти строки:

— Откровенные стихи, — произнесла супруга и добавила — Но они, Николя, еще и правдивые, написаны от разума и души.

— Правдивые! — Муравьев грустно усмехнулся. — Ты забываешь, когда и в какой стране живешь. Это тебе не Франция, где равнодушно взирают на всякие вольнодумные сочинения.

Супруге слова мужа показались обидными и она ответила взаимным упреком:

— Но и свою невежественную Россию не хвали. Тут запрещают человеку думать так, как он хочет. Преследовать людей только за то, что уклад их мыслей не схож с другими — это чудовищно!

— Вот-вот-с! — подхватил Николай Николаевич. — Раньше ты так не высказывалась. Вольнодумству тебя научили новые друзья.

— Я им за такую науку благодарна, — не сдавалась супруга, все еще не понимая, почему мужа так встревожило ее знакомство с вполне приличными людьми. — Ты слепец, Николя! Народ твоей любимой России стонет от крепостного гнета. Твоя жалкая попытка что-то изменить в этом деле потерпела фиаско. Умных интеллигентных людей отправляют на каторгу и в ссылку: инакомыслящий — значит, преступник! А они своему народу просто-напросто хотят сносной жизни…