Юзеф Крашевский - Божий гнев

Канцлер не хотел пускаться в беседу, и только спросил:

— Не раздумаете ли вы, пан подканцлер? Что мне ответить его величеству королю от вашего имени?

— Не уступаю и не уступлю, — гордо воскликнул Радзеевский, — булава, или — ничего!

Изумление было велико; король остолбенел, Мария Людвика послала секретаря Денуайе просить к ней Радзеевского.

Чрезвычайная уступчивость короля, вместо того чтобы образумить зазнавшегося, во сто крат увеличила его смелость. Он смеялся и бахвалился, и уверял Дембицкого, что получит булаву.

Когда слух об этом распространился между находившимися в Варшаве сенаторами, они не хотели верить, что подканцлер дошел до такой наглости. Упрекали Яна Казимира в слабости, а что всего хуже, приписывали ее его расположению к хорошенькой подканцлерше. Король, вместо того, чтобы выиграть, проиграл в общественном мнении.

Большая булава в руках Радзеевского попросту возбуждала смех.

Приглашение королевы еще более раззадорило его. Очевидно, его боялись, — значит, надо было пользоваться этим.

Королева ласково предложила ему каштелянство краковское и староство люблинское.

В расчеты Радзеевского не входило сразу предъявить требование булавы; он придумал другое объяснение.

— Я очень обязан его королевскому величеству, — сказал он с насмешливым поклоном, — но чувствуя, что не пользуюсь расположением короля и что это только способ избавиться от несносного нахала, не хочу быть обязанным милости — отвращению ко мне. Его величеству королю следовало бы понять, что в самых разнообразных делах он не может обойтись без меня.

Мария Людвика начала уговаривать его принять первое кресло в сенате Речи Посполитой. Подканцлер поблагодарил.

— Наияснейшая пани, — сказал он, — я не приму его… Не могу и не приму.

Никто не смел донести королю о таком пренебрежительном отношении к его милости. Ян Казимир думал, что Радзеевский возьмет кресло со староством и избавит его от своего присутствия во дворце; королева даже не решалась сообщить мужу, что ее вмешательство оказалось тщетным. Она пробовала еще воздействовать на подканцлера через разных лиц, но чем больше на него налегали, тем более сильным и грозным он чувствовал себя. На все увещания он гордо отвечал:

— Не дадут булавы — не хочу ничего! Сосчитаемся на сейме.

На вопрос короля Марии Людвике пришлось ответить, что подканцлер пренебрег краковским каштелянством и не захотел принять его.

Это казалось до того неправдоподобным, что Ян Казимир не понял сразу; королева должна была откровенно рассказать ему о своей беседе с Радзеевским и попытках уговорить его.

Король побледнел от гнева.

— Вот, — сказал он, — что значит в Польше монарх и какова его власть!

Развел руками и умолк.

Так продолжалось несколько дней, в течение которых Радзеевский являлся во дворец, приставал к королю и открыто грозил ему не от своего имени, а как представитель сейма, и не давал покоя Яну Казимиру.

Самый слабый человек уступает только до известной границы.

Дембицкий осмелился шепнуть ему:

— Вы можете похвалиться тем, что добились того, чего нескоро добьется другой в Речи Посполитой — возможности получить краковское каштелянство.

— Все или ничего! — резко ответил подканцлер. — Теперь или никогда! Я знаю, что и для чего делаю. Сломлю его, но не уступлю!

Тем временем всякие предложения и попытки примирения со стороны короля прекратились. Радзеевский врывался во дворец, король не смотрел на него, а вакансии, оставшиеся после гетмана, были отданы другим лицам.

Подканцлер почти обезумел от злости.

— Посмотрим, — повторял он, толкуя с Дембицким, — приближается сейм: расправимся с его милостью королем… расправимся!

Все вернулось к старому порядку. Король не смотрел на подканцлера, а Радзеевский всячески допекал его.

Дело с подканцлершей тянулось без надежды на скорую развязку. Радзеевский тем временем устроился во дворце Казановских как в собственном доме.

Поставил несколько пушек, поместил во дворце небольшой гарнизон — как будто предчувствовал, что его хотят выгнать оттуда, — перевез обстановку из Радзеевиц.

Все это делалось умышленно, открыто, явно, чтобы дразнить подканцлершу, которой сообщали о каждом шаге мужа.

Жизнь в монастыре в конце концов становилась для нее невыносимой; она совершенно не соответствовала ее привычкам. Тут никто ее не навещал, единственное ее общество составляли благочестивые, но совершенно не знакомые со светом монахини. Дни тянулись бесконечно долго; молитва не могла их заполнить. Подканцлерша заливалась слезами; но избавления не было, так как о примирении с мужем она и слышать не хотела.

Братья Радзеевской, особливо старший, Богуслав, берегли сестру и готовы были прийти к ней на помощь.

Богуслав, который, быть может, чересчур рассчитывал на короля и его покровительство, по прибытии на сейм, написал сестре, что привел с собой толпу литовцев.

Угрозы Радзеевского уравновешивались похвальбами Слушков. Взаимное раздражение росло. Подканцлер имел какое-то предчувствие, что Слушки захотят отнять у него дворец; но, поместив в нем пару пушек и толпу людей, не предполагал, что они решатся взять его силой, подле замка, под боком у короля.

Так дело шло до начала нового года, когда Богуслав Слушка прибыл в Варшаву с братом Сигизмундом.

Свидание с сестрой, которая вся в слезах вышла к воротам монастыря встретить их, довело возмущение молодых панов до крайности.

Им казалось, что если король послал свою гвардию, чтоб не выдать сестру мужу, то и другие шаги, направленные к ее освобождению и возвращению имущества, не вызовут с его стороны порицания.

Подканцлерша с большой неосторожностью, тоже чересчур надеясь на короля, нашла естественным и справедливым, чтобы братья отобрали дворец у подканцлера — хотя бы силой.

О приготовлениях к этому дерзкому шагу никто не знал, так как литвины ни с кем не посоветовались.

Первый встречный объяснил бы Богуславу Слушке, что вооруженное нападение в столице, поблизости от замка, есть уголовное преступление.

Так как около замка всегда было движение и шум, то почти никто не обратил внимания на братьев, когда однажды под вечер они двинулись с толпой вооруженных литовцев к дворцу Казановских.

Люди Радзеевского вовсе не были подготовлены к бою, но народ у него был подобран смелый и отчаянный.

Начался настоящий бой, стрельба, штурм, свалка, упорная защита каждой постройки, каждой комнаты, так что только после шестичасовой упорной борьбы Слушкам удалось вытеснить гарнизон Радзеевского и овладеть дворцом.

Подканцлер был в Радзеевицах, когда примчался гонец с известием о взятии дворца. Он вскочил в бешенстве, клянясь, что, чего бы это ему ни стоило, отберет дворец и проучит Слушков.