Наталья Иртенина - Нестор-летописец

— Отчего же тысяча? — большой широкий лоб Всеволода пошел складками. — Феодосию ли не знать, какое потребно средство? Трость писца и ум книжника! Монахи владеют тем и другим. Им, чернецам, и наполнять Русь преданиями отеческими. Так мыслю, воевода. Нужны хронографы, описания минувших лет, на манер византийских, только наши, о великих деяниях русских повествующие. Чтобы следующие колена учились на них, разумели славу предков и свою честь возвышали!

— Игумен Феодосий, известно мне, радеет о том, чтоб братия монастырская прилежала к чтению книг. Даст Бог, будут, князь, и на Руси знатные книжники, подобные ромейским.

Всеволод задумчиво покивал.

— Мнится мне, с одним из них я недавно разговаривал. Но об этом рано речь вести.

— Как зовут его? — полюбопытствовал воевода.

— Никон, печерский инок. Вот кто великим может прослыть.

— Запомню это имя, — обещал боярин.

Попрощавшись с князем, Янь Вышатич отправился к шатру Святослава. В глубоком раздумье он шел мимо множества огней, на которых варилась сыть для кметей. Вверху зажигались другие огни, будто там точно так же разбило походный стан небесное воинство и в вечерней тиши помешивало в котлах свое ангельское варево.

Шатер Святослава был полон — пировала черниговская старшая дружина. В походе князь не мог побаловать своих лучших мужей обилием блюд, какими блистали его пиры в Чернигове. Зато мог усладить их слух гуслями и вещим пением Велесовых внуков — придворных песнотворцев, из которых первым был Боян.

Воевода пришел в тот момент, когда Боян, песельный чародей, пробовал звук своих струн. Княжи мужи сидели и полулежали вокруг расстеленной скатерти. На ней стояли корчаги и корчажки с медом, вином и брагой, блюда с дичью, соленой рыбой, грибами, пирогами, чаши с сушеными фруктами и греческими орехами. Шум притих, мужи обратились в слух. Боян, которого прозвали Вещим, был немолод и оружие в руки не брал давно, с тех пор как стал родней богу Велесу и своими песнями полюбился князю Святославу. Волосы с сильной проседью были перехвачены у него на лбу узорным гайтаном, расшитым бисером. Пегая борода отросла ниже груди — знак, что Боян больше не числит себя в дружинниках, хотя еще силен и крепок телом. Воевода Янь Вышатич помнил Бояна молодым, задиристым отроком и почитал своим ровесником, сам же не собирался прощаться с ратным трудом еще долго — сколько Бог даст сроку.

В длинной белой, с узорами рубахе, перетянутой золотым наборным поясом, с перстнями-оберегами на узловатых пальцах и с надменностью во взоре Боян был похож на волхва. Да и по сути мало отличался от кудесников. Как и волхвы, он был хранителем тайн богов. Так же мог наводить на смертных чары, отправляться в иной мир и безопасно возвращаться оттуда. Трогая струны гуслей, вещий песельник угашал свой взор, и даже внимательный человек не мог угадать, в каких краях блуждала тогда его душа.

Боян запел сильным, воспаряющим голосом, для которого звук струн был легким, быстроногим конем, уносившим его вдаль. Он пел о делах и подвигах седой старины, о тех временах, когда не родились еще прапрадеды слушавших его мужей. О князе Кие, который ходил с дружиной к Царьграду и принял честь от царя, чье имя утерялось в веках. О том, как на обратном пути Кий срубил на Дунай-реке град, назвал своим именем и хотел поселиться там, но его прогнало местное племя. О княжне Лыбеди, сестре Кия, что жила на Девич-горе возле Киева и была жрицей Матери Сырой Земли. О том, как сватались к ней один за другим благородные и храбрые мужи, но все были отвергнуты. И о том, как полюбился ей молодой воин, и княжна проливала слезы от того, что ей, жрице, нельзя быть ничьей женой, а от тех слез потекла река Лыбедь.

Дружинники слушали Бояна завороженно. Но им не нужно было уноситься душой в иные края вслед за песельником. Песнотворцы недаром зовутся Велесовыми внуками. Этот бог помогает им проникать в мир, где обитают мертвые, и вызывать оттуда героев своих песен. Князь Кий, Лыбедь и прочие проходили чередой перед слушателями, живые, полнокровные, веселые и горюющие, смелые и колеблющиеся, гордые и смирившиеся, победившие и побежденные. В этот час дружинники Святослава целиком находились во власти Бояна и вызванных им волшебных видений.

Только один не захотел в этот раз поддаваться чарам песельника. Янь Вышатич, севший у входа в шатер, глубоко опустив голову, думал о том, что говорил ему младший князь Ярославич. Да, Руси нужны свои книжники, вроде греческого сириянина Малалы, чтобы помнить в веках подвиги отчей старины. И не только подвиги, но и злодеяния. Не только храбрость, но и трусость. Не одно лишь благородство, но и предательство. Не одно величие земли, но также позор, унижение, страшные грехи и казни от Бога за них. Предания отеческие должны не только удивлять и завораживать, но и вразумлять, отрезвлять, смирять, учить видеть собственное зло и вызывать раскаяние.

Такое сказание само будет подвигом — сытным, сладким плодом книжного ума и чистой души его создателя. Для этого надобен Божий дар. Не помощь Велеса, не чары песельников — совсем иной дар слова, святой Софии, премудрости Божьей, которой сотворен мир. Чтобы в пестроте мимотекущих событий ясно видеть начало и конец, различать время и вечность, зреть гибельность и спасение.

Все это будет, вдруг подумал воевода. В тот момент, под звуки гуслей и волшебного голоса Бояна, он ясно осознал, что срок вещих песельников исходит. Хотя сами они уверены в ином.

Русь перестанет быть вещей, ведовской. Ее тайнами перестанут распоряжаться кудесники. А станет она книжной, и пути-дороги ее будут ведать духовные мужи-книжники.

Янь Вышатич выбрался из княжьего шатра в ночь, в поле, мерцающее, как отражение неба, сотней догоравших огней. Степь дышала покоем. Тот же покой был в сердце черниговского воеводы. Половцы и прочие вражьи силы приходят и уходят. Русь остается. Она всегда будет в тихом ветре, в запахе травяной сырости, во влажных звездах, в мирном ржании коней, в балагурстве не спящих кметей, в молчании невидимых дозорных, в памяти бесед о ее судьбах, в молитвах о ней ее праведников. Русь необъятна, и можно без конца исчислять то, что в ней есть. Но она необъятна потому, что в ней есть и то, чего нельзя перечислить. Русь — это любовь и боль, воедино связанные. Как их объять?

Непростое тесто замесил для Руси Бог.

Янь Вышатич опустился на колени и стал молиться из глубины сердца. Хорошо было в ту светлую ночь воеводе.

Переяславская рать соединилась с киевской и черниговской, как только те подошли к Альте. Быстро подоспело на веслах городовое ополчение Киева — из Днепра в Трубеж, из Трубежа в Альту. Дружины переправились на другой берег, чтобы встретить орду в лоб. Опасались, что куманы могут обойти их, рассеяться по земле неуловимыми стаями, которые вихрем налетают на человечье жилье, грабят и стремительно исчезают с добычей.