Наталья Иртенина - Нестор-летописец

Захарья оторвался от струганья и прислушался.

— Мавра, погляди-ка во дворе. Кажись, принесло кого.

И вправду принесло. Гость создавал столько шуму, что хватило бы на троих. Звучно топал, рыком прочищал горло, гулко исторгал из себя речь, погоняя холопов: кого за конем смотреть, кого — из плаща воду отжать и меч обсушить, кого — мед-пиво на стол ставить. Мавра, едва успевши выбраться в сени, вернулась в горницу.

— Там этот… огромный… — сказала она испуганно и спешно понесла свое чрево в поварню, прихватив за руку Баску.

Захарья отложил рукоделье. Видеть никого постороннего ему не хотелось. Но раз уж гость на дворе, не принять его как от старины положено — срам для хозяев.

— Эй, купец! Подобру ли, поздорову будешь?

Через порог горницы шагнул муж великих размеров. Задел плечами ободверины, низко наклонил голову, чтоб не стукнуть о притолоку. Туловище в обхвате было как бочка, но не от жира, а от силы. Ноги — бычьи окорока, шея мало не шире головы. При том — розовые щеки и светлая прядка на лбу, алая камчатая рубаха с вышивкой. Поверх всего — мыльный дух бани.

— Душило? — квело удивился Захарья.

— Он самый.

— А я слышал, ты…

— Ну да, посидел в порубе, о житье-бытье подумал.

Душило расположился на скамье у стола, выставив на середину горницы ноги в сапогах. Сапоги у храбра были знатные — на двойной толстой подошве, чтоб век не сносились, мысы и задники обиты стальными накладками, верх выделан из невиданной кожи с узорами. Всех, кто интересовался, Душило уверял, что на сапоги пошла шкура лютого зверя коркодила, которого он самолично отыскал в болоте под Новгородом и порвал голыми руками. Мало кто ему верил, но сапоги вызывали уважение.

Холопы накрывали, расставляли снедь и питие. Захарья, посмотрев на Душилины сапоги, тоже подсел к столу и разлил по кружкам мед.

— Помянем Даньшу, — сказал храбр. — Пусть душа его радуется в небесном Ирии, у Христа за пазушкой.

Они медленно осушили кружки. Душило разорвал пополам вчерашнего холодного поросенка, начиненного грибами, и вонзил в него зубы.

— Когда жизнь встает намертво, о ней нужно подумать, — мрачно согласился Захарья.

— Во-во, — с набитым ртом ответил храбр. — И знаешь, что я надумал? Не нужен я князю.

— Какому? — уточнил Захарья.

— Никакому, — отрубил Душило. — Я Изяславу служу и больше никому. Служил. А он про меня забыл. Посадил в яму и забыл. На битву с куманами не взял. Против черни киевской не выставил. Самое обидное — меня из поруба достали полоцкие отроки. Позор на мои седины. Я им так и сказал, чтоб отстали. А то хотели меня к своему Всеславу отвести показать.

— Где у тебя седины? — спросил Захарья.

— А что, нету? — Душило почесал жирной рукой в голове и сказал грустно: — Скоро будут. От жизни такой. Ты не думай, я не жалоблюсь. Я горюю. Бояре меня не любят, князь бросил. Дела никакого. Что делать? Голову сломаешь. Думать — это тебе не веретеном трясти.

Храбр налил себе кислого пива и сразу выпил. Тихо рыгнул, вежливо прикрыв рот ладонью.

— Точно, — подтвердил Захарья, налегая на мед, — сломаешь. А про Гавшу слыхал?

— Слыхал. Перед Всеславом выслуживается, — неодобрительно сказал Душило, принимаясь за кашу с яблоками. — Так я чего надумал-то. Из дружины уйду, в купцы подамся. Возьмешь в долю? У меня гривен сколько-то есть. Да хитрая мысль в закромах.

— Мысль? Э… Какая?

— Такая: складываемся с тобой, едем в Новгород, покупаем на все гривны рыбий зуб и солнечный камень. Я узнавал, они хорошо ценятся в Корсуне, три-четыре цены против закупной. Разбогатеем. Согласен?

— Ну… — мялся Захарья.

По правде сказать, Душилин замысел не имел в себе ничего хитрого. Но и ничего худого не содержал. Захарья сам торговал янтарем, правда не чудским, а поднепровским, и рыбьим зубом со Студеного моря. Точнее, торговал бы, если бы не половецкий погром лодий.

Вместо того чтобы внятно ответить, он пробормотал:

— У меня жена на сносях.

Душило поглядел на него и сказал:

— Это бабье дело. Но я к тебе в душу не полезу. Значит, в Новгород пойду один. С твоими и моими гривнами.

— Нет, — Захарья покрутил головой, — ты пойдешь с моим обозом. Там распродашь товар и купишь новый. На мои и твои гривны.

Душило выпил еще пива, отрыгнул кислым духом.

— Большой обоз?

— Две лодьи.

Храбр подумал.

— Справлюсь. Хоть это дело — не веретеном трясти, но ты на меня можешь положиться.

— Погоди, — спохватился Захарья. — А считать и писать ты умеешь?

Душило вдруг обиделся. Отодвинул кружку.

— Вот не люблю я этого. Похабно мне такие слова слышать. Кабы от бояр заносчивых — куда ни шло. А от тебя пошто? Мой родитель был градским волостелем в Моровийске, под Черниговом. Как бы он родного сына не отдал в книжное ученье?

— Прости, Душило, — от всего сердца повинился Захарья.

— А ты вот что, — предложил храбр, — отправь со мной своего мальца. У него голова свежая, быстро соображает. Моя-то давно задубела, могу и впрямь оплошать в цифири.

— Отправить с тобой Несду? — Захарья обкатал предложение в уме, и оно неожиданно ему понравилось. — А что, и отправлю! Неча ему здесь порты просиживать.

Душило придвинул кружку обратно и вылил в нее остатки пива из корчаги.

— Вот и поладили. А новгородским купцам я спуску не дам, они у меня вот где будут.

Он сжал кулак, похожий на комель вырванного из земли дерева, и потряс им.

В сенях скрипнула дверь. Несда попытался прошмыгнуть мимо горницы, но не преуспел в том. Захарья заметил его.

— Эй, сын. А ну поди сюда.

Несда вошел, держа низко голову. Ворот рубахи был порван, свита вымазана в грязи.

— Доброго здоровья, дядька Душило, — молвил он, не поднимая глаз.

— И тебе не хворать, малец, — усмехнулся храбр.

— Та-ак, — сурово сказал Захарья, оглядев чадо. — Ну-ка, покажи образину-то, чего прячешь.

Несда показал. Вокруг глаза вспух багрец, под носом не до конца оттерта кровь. На лбу, словно гусеница, расселась толстая ссадина.

— Кто тебя так?

Несда подтер кулаком сопли.

— Коснячич.

— Один? — Захарья все больше строжел и хмурился.

— Вчетвером.

— Просто так или за дело?

Несда пожал плечами.

— Отвечай, когда спрашивают!

— За дело. Коснячич сказал, из-за моих родичей его отец потерял место тысяцкого и тоже бежал из Киева, вслед за князем Изяславом.

Захарья закаменел лицом и некоторое время ничего не мог сказать.

— Из-за родичей — это Гавши, что ли? — хохотнул Душило. — Ну так это он сильно приврал, твой Коснячич.

— Я тоже кричал за Всеслава, — глухо признался Захарья.

Душило удивился.

— А ты-то с какого похмелья?

— Сам не знаю. От тоски, верно.

— А-а, бывает, — согласился храбр. — От тоски и я б мог чего ни то учудить. Душа у меня широкая. Потому и прозываюсь так — Душило. — Он по-доброму глянул на Несду. — Ну что, отрок, пойдешь со мной?