Глеб Пакулов - Варвары

– Думал, ты потерялась совсем, – проговорил он. – Однако долго пропадала.

Многоопытная гетера постаралась не выдать испуга от внезапного появления Ксара, а разыграть удивление. Это у нее получилось.

– Плещусь себе и не знаю о госте дорогом. А он ждет, – заворковала Опия, встряхивая навесом мокрых волос. – Тебе интересно, где я была эти дни?

Ксар шевельнул рукой, будто отгрудил ее слова.

– К тебе приходили с моим золотом, и ты взяла его, – раздельно сказал он. – Теперь я пришел взять слова о деле. Ты выполнила то, за что я обогатил тебя?

– Он утонул, – ответила Опия. – Это не то, чего я хотела, но… Тебе-то мешал Лог? Не все ли равно – в моих ли объятиях, или его навечно обняла Кора? Если не угодила – верну золото.

Теперь Опия смотрела на руки Ксара, лежащие на сумке. Заглянул ли он в нее? Конечно. И увидел наконечник. Знает ли он, что это за штука и чья? Надо выяснить и если что – уступить его с выгодой для себя. Но Ксар сам заговорил об этом, поначалу ошарашив сообщением:

– Придумываешь пустое. Хорошо бы утонул. Он жив, скрывается на каком-то острове.

Гетера ушибленно опустилась на скамью. Пальцы нервно комкали простыню, запахнутую на высокой груди.

– Нельзя обмануть Ксара, как нельзя напиться из двух ритонов сразу, – холодя Опию глазами, продолжал старейшина. – Лог хитрый, но дурак. Зачем связался с женщиной! Разве сам не мог передать персидам тайное оружие скифов?

– Лгун! – очнувшись от страшных слов, вскинулась гетера. – Наконечник обронил нищий в Боспорском порту! Хочешь – проверь. Этот человек еще на корабле.

Она ненавистно рассматривала Ксара и тяжело дышала, стиснув зубы. На щеках заалели пятна. Ее обвинили в шпионстве, в заговоре с персами, а она спасла от них сокровища, принадлежащие Элладе!

– Знал, кому обронить, а? – Ксар хитро прищурил глаз. – Нищий тоже в сговоре с вами?

– Ах, какой ты! – простонала гетера. – Что за сговор? За нищим охотились персы, потом погнались за нами. Нищий повторял одно: «Надо передать скифам». Он обронил, я подобрала. Вот как спасла это ваше… тайное оружие. Все просто!

– Так, пусть так, – постукивая пальцами по сумке, согласился Ксар. – Сейчас знать хочу, что дальше с наконечником делать будешь?

– Тебе не отдам, – капризно подобрала губы гетера. – Ты злой мужчина и плохо разговариваешь со мной. Отвезу вашему царю.

– Задумала хорошо, – Ксар поднялся, обогнув столик, вплотную подошел к Опии. Запрокинув голову, большеглазая гетера белела испуганным лицом. Почувствовав, что необходимо оставить недобрый разговор, Опия совсем некстати зашептала:

– Раз Лог не утонул, я найду его и сделаю, как ты хочешь. Он будет мой навсегда. Я люблю его. Поверь, он не передавал персам наконечник. Я подтвержу это вашему Агаю.

– Ладно, – Ксар кивнул. – Теперь покажи мне свою баню.

Опия облегченно вздохнула, поднялась. «Благодарение богам, он успокоился, – подумалось ей. – Помоется, совсем отмякнет… Но зачем берет мою сумку? Ведь согласился, сказал: «Ладно». Или боится оставить здесь, без присмотра, а в бассейне отдаст мне?»

Гетера пошла впереди, оглядываясь на Ксара, бледно улыбалась. Старейшина вперевалку по-беркутиному мрачно шел следом. Опия отодвинула дверь в сторону, отступила с дороги, чтобы пропустить его в купальню, но Ксар взял ее за руку, силой втащил в бассейн и задвинул за собой дверь.

Весь октябрь Лог не выпускал из рук инструменты. Спал мало, но и во сне видел себя за работой над глыбой. Всего один раз отлучился он из потаенной мастерской: сходил в рыбачий шалаш и принес оттуда каравай хлеба с остатком сушеной рыбы. Когда кончилась еда, он ухитрялся ловить крабов – мелких и горьковатых на вкус, глушил доской рыбу. Дров по берегу острова было много: море возвращало затонувшие корабли обломками, приносило откуда-то издалека диковинные деревья с лохмотьями корневищ. Наступали холода, но они не чувствовались в пещере, возле пылающего очага. Мастер рубил топором высохший на ветру и солнце плавник и, когда он весело сгорал, оставив грудку жарких, потрескивающих угольков, насаживал на рожни добытую рыбу, втыкал вокруг очага. Подрумяненная, она разваливалась в руках на белые ароматные дольки. Иногда Лог баловал себя мясом бакланов. Великое множество их селилось на карнизах скалы рядом с колониями чаек. Но чаек мастер не трогал. Помнил притчу рыбаков о человечьих душах, перекинувшихся в белых, стонущих птиц.

И наступил час, когда Лог понял – все! Больше ничего ни убавить, ни прибавить к скульптуре нельзя. Она вырвалась из-под рук и теперь была и жила своей жизнью. Мастер даже не отступил, чтобы полюбоваться на нее со стороны. Знал – получилось. Усталый, сразу почувствовав себя неудельцем, поднялся на вершину скалы, уселся на камень и долго глядел в море, туда, где за туманным отчерком горизонта должна бы стоять Ольвия.

Он не скучал по людям, пока работал, и даже не вспоминал о них. Только черноглазая Ола являлась к нему во снах.

«Кто ты мне, жена? Боязно думать так о тебе, дочь царя. Пропасть-то какая выглубилась между нами! Пошире воды отсюда до Ольвии».

В отчаянье мотал головой, спорил с собой, убеждал в несбыточности их любви, корил себя, уличал в трусости.

«Была бы ты, Ола, на корабле вместо той – красивой, как эллинские богини в их храмах, и такой же холодной, несмотря на улыбки и яркие румяна».

– Будь очагом в моей кибитке и защитой ее, – с горечью повторил он слова царевны и затосковал. Тоской дремучей, безысходной.

Дни сменялись днями. Чаще штормило море. Холодный туман висел над островом до самого полудня, сея на камни мокрую пыль. Лог метался по нему из одного конца в другой, отыскивая выход к людям. В приступе отчаянья связал плотик из бревен, но прибой выбросил его вместе с ним на берег. Вымокший и оборванный возвратился в пещеру. На скульптуру не глядел по-прежнему, боялся теперь увидеть в ней не то, чего добивался, терзая и обласкивая глыбу. Нагнув голову, проходил мимо по белому бережку в мастерскую и так же шел мимо, чтобы подняться на скалу, на свой безнадежный пост.

«Боги, помогите мне вырваться отсюда, – заклинал он, сидя на камне. – Дайте пробраться вверх по Борисфену, где у порогов пашут землю и растят хлеб скифы добросердечного Мадия. Нет, не Мадия, а Куна. Живут ладно, крепко. Тихо там у них. В безопасности Ола… Услал ее царь. За то ли, что взяла за руку и привела к владычному шатру царского человека? «Пожалела, как пожалела бы всякая женщина». Нет, царь! Не как всякая. Не от страха перед Дарием укатилась ее кибитка к далеким порогам. После гибели Ольдоя, царевича, страшишься за последнюю кровь свою: не замутилась бы она от любви к простолюдину в твоих высоких потомках. Ладно, с царем не спорят. Но я найду ее за любым пределом».