Андрей Зарин - Федька-звонарь

Если бы я не знал, что перед нами враги, которые сейчас бросятся на нас и станут нас рубить и топтать, то можно было бы залюбоваться картиной.

Ряды всадников, кони, генерал с развевающимися перьями, и на всю картину льет свои лучи яркое августовское солнце, сверкая всеми красками и золотом на одеждах и киверах.

— Мюрат! король Неаполитанский! — услышал я голоса.

Да, это был Мюрат со всей своей кавалерией. Потом оказалось, что Багратион был прав, и Наполеон со всей армией двинулся на Смоленск, через Оршу и Красный.

Мюрат что-то скомандовал и еще раз махнул шпагой.

«Атака!» — подумал я и оглянулся на своих солдат. Тотчас позади меня стоял Федька-Звонарь. Он сжимал ружье, лицо его было бледно, а глаза сверкали решимостью и пристально смотрели вперед.

По знаку Мюрата ряды французской конницы раздвинулись и из глубины колонн одна за другой вынеслись 20 пушек. Их быстро выкатывали, тотчас уводили коней и чуть не в 10 минут перед нами уже стояло 20 пушек, а затем тотчас грянул залп, сверкнул огонь, и на нас брызнула картечь.

— Пли! — закричал наш командир. Грянули наши две пушки.

Что они значили перед 20 пушками и что значил наш полк перед этими тысячами всадников?

Пушки опять грянули, еще, еще… У нас сразу упало человек сорок.

Командир подозвал к себе батальонных, поговорил с ними и скомандовал:

— Направо кругом — шагом марш!

В это самое время у неприятеля раздалась команда. Земля загудела, и вся масса всадников, словно ураган, помчалась на нас.

— Пушки брось! вперед! — закричал командир, и мы побежали.

Биться было безумием.

Нас просто растоптали бы конскими копытами.

Все же оставленные нами пушки еще дали по выстрелу.

Мы бегом перебежали через город и выбежали на Смоленскую дорогу. Впереди стоял наш генерал со всею дивизией.

Его пехота стояла одною густою колонною. С правой стороны стояли 10 пушек, а подле них Харьковские драгуны.

Неверовский увидел нас и поскакал нам навстречу.

— Смирно! стой! — раздалась его команда.

Сзади нас гудела земля от скачущей кавалерии неприятеля, но мы сразу остановились, как вкопанные.

Наш командир подскакал к генералу. Он выслушал его и, кивнув головой, снова скомандовал:

— Равняйся! беглым шагом марш!

Мы выравнялись и уже стройными рядами добежали до своих. Полки расступились, и мы заняли середину колонны.

Было самое время. Кавалерия Мюрата высыпала из Красного и залила всю дорогу. На минуту она остановилась, выстроила ряды и ураганом бросилась вперед.

10 пушек рявкнули и осыпали всадников картечью. Они остановились.

Прошла минута, и новые массы помчались на нас с нашего правого фланга. Драгуны и казаки бросились им навстречу. На одно мгновенье все смешалось.

Послышался гром от сшибки, а затем мы увидели, что наши драгуны и казаки мчатся во все стороны поодиночке, а французы забирают наши пушки.

Два полка не могли устоять против десяти.

Мы остались без кавалерии и без пушек. Нас было всего 3000 человек, а у Мюрата, как мы узнали потом, было 15 000 конницы.

Наш Неверовский закричал громким голосом:

— Ребята, не робеть! никогда конница вас не осилит, если вы будете слушаться команды и вести себя спокойно. Я с вами! — и с этими словами он сошел с коня, ударил его и вошел в наши ряды, как простой офицер, а конь его умчался в поле.

Вот была минута! другой такой я не запомню во всю свою жизнь.

Неприятельская кавалерия снова выстроилась, как на параде, послышалась команда, и с двух сторон на нас помчались их полки бешеным галопом. Мы свернулись в одну массу, спиной к спине в четырехугольник и с каждой стороны выставили ружья.

Передние ряды опустились на колена, задние стали во весь рост. И вот на нас летели бешеные массы, а мы стояли недвижно.

— Тревога! — раздалась команда, и загремели барабаны.

— Готовсь! — скомандовал я своим. Все взяли ружья на прицел. Мы уже видели совсем перед собою оцененные морды коней.

— Пли!

Т-р-р-р-р… — раздалось частою дробью, огонь опоясал наши ряды, дым на мгновенье закутал нас, и я видел только вздыбившихся коней.

Через мгновенье мы увидели, как во все стороны назад скачут всадники, а вокруг нас лежат убитые кони и люди.

Раздался барабанный бой.

В наших рядах послышался смех.

— Молодцы, ребята, поздравляю! — закричал Неверовский, — видите, я говорил правду. Благодарю!

— Рады стараться! ура! — закричали мы.

— Теперь нам до того леска дойти только! — сказал нам генерал.

— Шагом марш! — и мы двинулись вперед.

Не прошли мы и четверти версты, как снова на нас помчалась кавалерия Мюрата.

— Стройсь! смирно! Готовсь! тревога! пли! — и снова, как на ученье, мы отбили атаку.

Двинулись опять, успели пройти версту и снова атака.

Всадники совсем приблизились к нам. Раздались залпы. Кавалерист, наскочивший совсем на меня, запрокинулся и, падая, кинул в меня саблю. Она с силой вонзилась мне в плечо. Я успел ее отбросить, но левая рука моя повисла бессильно, и в ту же минуту я стал терять сознание.

Очнулся я от криков.

Мы стояли опять сплоченной массой. Вокруг нас скакали на конях французы и кричали нам:

— Мете во зарм!

Это значило: «Сдавайтесь!»

А наши солдаты кричали:

— Возьмите нас! умрем, а не сдадимся!

Я выпрямился.

— Осторожно, ваше благородие! я завязал вам ручку, да слабо. Ишь, кровь идет!

Я оглянулся. Подле меня стоял мой Федька-Звонарь.

— Ты мне помог? — спросил я.

— Не бросить же вас, — просто ответил он.

В это время барабаны забили отбой. Ряды выстроились и двинулись вперед. Неприятель скакал за нами. Надо было торопиться. Я сделал несколько шагов и зашатался.

— Держите меня за шею! так!

Федька-Звонарь подхватил меня за спину и понес. Мы почти бежали. За спиной было слышно фырканье неприятельских коней.

— Брось меня, — сказал я Федьке.

— Не трепыхайтесь, — ответил он. — Стройсь!

Он опустил меня подле себя па землю. Снова мы отбили атаку и снова двинулись вперед. Федька опять взвалил меня себе на спину.

Так он вынес меня из сражения.

Мы успели перейти речку в 12 верстах от Смоленска, и атаки кончились.

Мюрат был сконфужен.

15 000 его всадников не могли справиться с 3000 наших.

В Смоленске мне перевязали плечо, и я не оставлял строя, но не будь Федьки-Звонаря — я бы остался на поле битвы. Быть может, меня бы взяли в плен; быть может, растоптали бы кони.

Я позвал к себе Федьку.

— Ты спас мне жизнь, — сказал я. Он молчал.

Мне стало совестно. Я ничего, кроме худого, не сделал этому человеку. Мы были одни. Я обнял его.

— Прости меня, — сказал я и заплакал.

Я записываю это, потому что не стыжусь своих слез. Это были слезы чистого раскаяния. С той поры я не ударил ни одного своего дворового.