Владимир Еременко - Дождаться утра

«А что? Это, пожалуй, мысль, — обрадовался я. — Возьму и уйду. Надоело мыкаться с моим трактором-развалиной».

— Давайте попробую… — как можно равнодушнее сказал я Василию Афанасьевичу.

Но тут же подумал: «Почему именно мне предложил бригадир эту должность? Может быть, потому, что я был из города, а всем городским почему-то подыскивали работу „поинтеллигентнее“. Если так — откажусь».

Но когда я спросил об этом у Василия Афанасьевича, он ответил:

— Не валяй дурака. При чем тут город. Твой трактор простаивает, ребята работают. Не буду же я их срывать! — И, сунув мне в руки сажень, добавил: — Иди замеряй пахоту.

С того дня каждый вечер, вскинув сажень на плечо, я шел в поле.

15 апреля мы весь день с Викуловым ремонтировали трактор, а вечером допоздна я пробыл в поле, замеряя вспаханные делянки. Василий Афанасьевич, как он выразился, «натаскивал меня на учетчика».

Трактористы прекращали работу только с наступлением полной темноты. А если вечер выдавался лунный и «ладили» — хорошо работали — трактора, то и прихватывали ночь. И тогда мне приходилось замерять работу на ощупь. Трактора уйдут на стан, а я еще битый час, а то и полтора спотыкаюсь по вывороченным плугами глыбам, кручу в руке сажень, считаю гектары. Конечно, все это можно было бы делать и днем, ведь то, что вспахано вчера, легко отличить от сегодняшнего, но наш Василий Афанасьевич любит во всем порядок. Каждый вечер, после ужина, перед тем как трактористы отправлялись спать, он проводил пятиминутки. И я должен был докладывать о выполненной за день работе.

В тот вечер я спешил на стан. Вчера про меня забыла наша кашеварка Оля. Василий Афанасьевич ругал ее немилосердно, она даже заплакала, но мне пришлось отправиться в свой закуток на нарах с пустым желудком. И хотя сегодня утром Оля восполнила мою потерю, наложив мне полную чашку затирухи, [11] Затертая на воде и сваренная мука. я боялся, что про меня опять забудут.

У разбитого комбайна, который стоял здесь с лета сорок второго, с тех пор, как начались бои в этих местах, меня встретил дружок Васька Попов, который тоже вернулся в город и попал в одну тракторную бригаду со мной.

— Скорей, тут из райкома комсомола приехал. — Он даже задохнулся. — И наша Валька с ними. Дед тоже здесь…

До землянки оставалось метров двести, и Васька успел рассказать мне все. В бригаду приехали наш председатель колхоза Николай Иванович Грачев (Дед), колхозный бухгалтер и секретарь комсомольской организации Валентина Степановна Кохно (она же Валька) и секретарь нашего Красноармейского райкома комсомола Гриша Завгороднев, который, как оказалось, не умер от ран. Сегодня нас будут принимать в комсомол и создавать в тракторной бригаде комсомольскую организацию.

Под двумя закопченными котлами, наполовину врытыми в землю, чуть теплился огонь. Вокруг сидели почти все наши трактористы и прицепщики. Шел обычный ленивый разговор, какой ребята затевали перед ужином, чтобы скоротать минуты ожидания своей порции. Люди перебрасываются фразами, даже хохочут, подшучивая друг над другом, а все их мысли там, у котла, с блаженно булькающей затирухой.

Весенний день — как год. А едим горячее два раза — рано утром и вечером. В обед Оля с сыном Юркой разносят пахарям молоко и хлеб — землистые брусочки, из которых торчат белесые плевелы ячменя и овса или сыплется темно-красная шелуха проса. Трактористу пол-литра молока и триста граммов хлеба, прицепщику — стакан молока и двести граммов. Это наш рацион хлеба на день.

Меня словно кто приклеил к Олиному котлу, не могу оторвать глаз. Сел у огня и онемел. Разговор оборвался. Все повернулись к нам. Викулов смотрит волком, словно мы вырвали у него кусок изо рта. Отвернув сердитое лицо от тлевших под котлом углей, он недобро бросил:

— Шляетесь, а тут из-за вас голодом морят… Чего расселись, идите в землянку, комсомольцы…

Я так устал за день и мне так хотелось есть, что не было сил ответить Халиму.

— И когда его только выгонят, — простонал Васька, когда мы отошли.

— Выгонишь его, он сегодня из утиля магнето собрал и говорил Деду, что ЧТЗ можно пустить…

— От гад!.. — восхищенно прошептал Васька, но тут же добавил жестко: — Я бы все равно выгнал.

— А трактора стояли бы в борозде?

— Не стояли… Вон Мартынок не хуже.

— Мартынок не механик, да и ненадолго он к нам…

— Все равно выгнал бы, — упрямо повторил Васька, — с ним же никто работать не хочет.

— Ты брось, он сегодня утром кровью харкал. Пошел вон туда за комбайн и целый час лежал.

Васька не ответил. Подошли к землянке. Дверь закрыта. На порожке, прислушиваясь, сидел Шурка Быкодеров. Хотя мы молчали, он предостерегающе поднял руку.

— Тише, вы… со Славкой толкуют. — И, нервно хохотнув, добавил: — Они его спрашивают, а он молчит. Потеха, выездное бюро называется, а выездной-то только Гриша, а те все наши.

Действительно, Славкиного голоса не было слышно. Малиново звенел Гришин голос, что-то говорила Валька, и басил Дед, а Славка молчал.

— Биографию он уже рассказал, — порывисто повернулся к нам Шурка. — Ровно пять слов выдавил. Теперь вопросы пошли. Только все это пустые хлопоты. Не на такого напали. Умрет, а не скажет.

— Да брось ты, балабон! — сердито оттолкнул его Васька и ближе прошел к двери.

В землянке взрывом грохнул смех. В нем я различил и смех Славки. Значит, все в порядке. Через минуту дверь приоткрылась, и вынырнула в белых вихрах голова Гриши.

— Быкодеров! Заходи! А Чупров пришел?

— Вот он… — отозвался Шурка.

Гриша легко выпрыгнул на одной ноге из дверного проема на первую ступеньку и, видно еще не различая нас со света, шумнул:

— Вы здесь?

— Здесь…

— Сейчас, — весело шепнул он нам и в два прыжка оказался у табурета, перед столом, где стояли его костыли.

Он проделал все это так быстро, что ни мы, ни те, сидевшие за столом, не успели ему помочь. Да он ни в чьей помощи и не нуждался. Уже из-за стола Гриша звонко еще раз позвал:

— Быкодеров! Входи!

— Давай, — подтолкнул плечом Шурку Васька. — Посмотрим, какой ты храбрый…

Тот вздрогнул и шагнул через порог. Дверь он прикрыл неплотно: видно, так ему легче было чувствовать нас за своей спиной.

— Быкодеров Александр Данилович? — спросила Валька.

Мы припали к щели в двери. Виден был светло-русый Гришин затылок и часть стола, за которым сидели Валька и Василий Афанасьевич. Валька оторвала голову от бумаг, лежавших перед ней, и повторила вопрос:

— Быкодеров Александр Данилович? Почему молчишь?

— А чего говорить? — вздохнул Шурка. — Вы и так знаете, кто я…

— Такой порядок, — поспешил бригадир, — тебя спрашивают, а ты отвечай. Как в армии. Вот пойдешь служить, там научат.