Виктор Соснора - Властители и судьбы

— Вспомнил? — Язон даже заговорил шепотом.

— Да. Ее зовут Натела. Но мы не придаем значения именам. Она — жена, и ясно. Мы и не зовем друг друга по именам.

Ни единой рыбы не вынул Аргун.

Язону улов был безразличен.

— Ты говоришь: мы мало действуем? Да, это так. — Аргун поджаривал рыбу на угольях очага. — Но мы не позволяем себя обижать. Человек, обидевший наш род, будет обижен трижды.

Аргун приволок остродонный кувшин вина.

— Я не пью вино, — сказал Язон.

— Вот как! — Аргун вытаращил базедовые глаза. — Мне сорок лет, и тридцать четыре из них я пью вино. Тебе тридцать четыре — и не пьешь?

— Вино туманит мозг. Человек забывает собственное имя, опьяняясь.

— Нет, герой. Это собственное имя туманит мозг, и человек радостно забывает его, приникая к вину.

Проползла кошка в дальний угол помещения, крича.

— Кошка тоже рожает, — улыбнулся Аргун. — Прямо — день рождений.

Аргун произнес тост. Если между словами этого тоста вбить гвозди — получилась бы добротная дорога, по длине равняющаяся дороге от Афин до Спарты.

— Ну, будь здоров! — Язон отхлебнул неизведанный напиток.

— Взаимно!

Два человека насыщались рыбой.

— Живи и здравствуй, Аргун!

— Взаимно.

Аргун говорил. О чем говорят колхи? О товариществе и пользе обычаев, что на свадьбу необходимо подарить быка и десять одеял, что собственный дом — необходим, а отнимут — колх поднимает оружие, и весь его род поднимает оружие, и никакие штрафы не способны остановить оружие. А у эллинов штрафы останавливают оружие.

— Будь здоров, Аргун!

— Взаимно!

Все, о чем говорят колхи, говорил Аргун; столько слов наговорил колх, что если эти слова выпрямить, проконопатить и просмолить — получился бы добротный десятивесельный корабль.

И тогда Язон сказал:

— Был в Элладе поэт. Орфей. Он был сдержан и невозмутим. У него было треугольное лицо большой птицы. Я не понимал Орфея. Когда я подготовил свой парус к отбытию из Эллады, нагрянула орда ближайших родственников Креонта. Они преследовали меня. Они меня растерзали бы на части, а те части — еще на части; так терзали, не оставили бы ни жилки. Но пришел Орфей. Он тронул струны своей кифары. Его песня была величава и печальна. Так величавы и печальны хищные птицы, восседающие на остриях скал. И я впервые дрогнул. Я понял Орфея. Он пришел защитить меня — меня, друга ли, врага ли — безразлично; меня, последнего из живущих, который участвовал в легенде его юности. Эта легенда уже была передана миру — вся, она — закончилась, и Орфей защищал меня, защищал свою легенду от самого себя, от мира, от забвения. Это была последняя песня Орфея. Орфей знал, что значит защищать легенду. И я дрогнул впервые в жизни; я торопливо расправлял парус, впервые гонимый страхом за свою судьбу. Орфей ударял по струнам.

Зачарованные птицы, ночные и дневные, и звери останавливали полет и бег.

Зачарованные деревья прекращали шелест: платан и дуб, сосна и ель, кипарис и тополь. Насторожили деревья листья-уши; так внимательно прислушивались деревья к песне, что ни один лист не отстранился от ветки.

И зазвенели тимпаны, и раздались возгласы. Это родственники Креонта увидели меня и побежали на меня, пьяно раскачиваясь, нацеливая тирсы. Они бежали на меня, но увидели Орфея. Поэт отвлек их внимание. Вакханалия приблизилась к нему. Взвизгнули опьяненные женщины:

— Это Орфей — женоненавистник!

Умерла Эвридика, и Орфей отринул женщин. Он приступил к созданию последней легенды своей юности. Невозмутимый фракиец, Орфей был самым ранимым, самым беззащитным и смущенным в мире. Только благодаря непоколебимой воле он удерживал невозмутимость на своем лице большой птицы.

Моя воля была сломлена. Я удалился, оробев.

Тогда женщина с мясистым носом кинула тирс в Орфея. Но замедлил тирс полет, прикорнул к сандалиям Орфея, будто выпрашивал оправдание.

Тогда другая женщина, с грудями, колеблющимися, как двое повешенных в зимнюю непогоду, кинула камень в Орфея. Но замедлил камень полет, приземлился возле сандалий Орфея, извиняясь.

Заревели вакханки, подпевая Орфею. Этот рев, дребезжанье тимпанов, истерический визг оскорбляющих слух флейт заглушили голос певца. Навалилась вакханалия на Орфея; смердило чесноком, сырой рыбой и винным перегаром.

Так умер Орфей.

Его тело разрывали на части, передвигаясь в сторону расположения вод Гебра; мясистая вакханка придерживала голову поэта за полуседые окровавленные волосы, размахивала его головой, как кувшином, диктуя остальным последнюю песню Орфея.

— Цып-цып-цып, — Аргун призывал кошку, только что избавившуюся от бремени.

— Ты неправильно говоришь. Надо: кис-кис-кис.

Но кошка подошла к Аргуну.

Но вбежал мужчина с неряшливой бородой и сообщил: рожден сын.

Аргун сразу же отправился куда-то: познавать свое состояние в данный момент.

Кошка подошла к Язону, крича.

— Ты совсем еще маленькая мама, — сказал Язон, поглаживая кошку.

Подозрительное поведение; такое поведение у собаки, когда у собаки несчастье: кошка лизала пальцы ног Язона, отбегала на шаг, оглядывалась — не последует Язон за ней? Оглядывалась жалобно.

Забавное животное.

Кошка удалилась в темный угол помещения; возвратилась. Она держала в зубах котенка. Уложила котенка на пальцы ног Язона, крича. Язон осторожно придвинул котенка пальцами — ближе к очагу. На хилой шее тяжелая голова, слепая; тело розовое, кожа голая, просвечивают зеленоватые ребра; лапки голые, как у лягушонка, движения лапок — лягушачьи. По телу котенка ползают крупные муравьи, тело содрогается от укусов.

— Вон оно что, — Язон вынул головню из очага, направляясь в темный угол помещения.

Армия муравьев атаковала беззащитные, содрогающиеся тела котят. Язон снял муравьев. Кошка благодарно взглянула на Язона и пошла к выходу, прогуляться.

— Подожди, — сказал Язон. — Кто же будет выкармливать котят?

Он понял: кошка не уразумела материнских обязанностей; кошка недоумевала, почему человек задержал ее. Язон опрокинул кошку на бок, отстранил шерсть от сосков; двумя пальцами ухватив котенка, приблизил его рот к соску.

— Покорми, покорми ребенка, — уговаривал Язон кошку, порывающуюся прогуляться.

Котята звучно чмокали, разгребая лягушачьими лапками шерсть на животе матери.

Язон утомился. Он выровнял козью шкуру, морщинившуюся на ложе. Он хотел спать. Но кошка взяла котенка зубами и прыгнула на ложе. Тем же способом она переправила на шкуру и остальных. Она возлегла на котят, озабоченно поглядывая на Язона.

— Ну ладно, пользуйтесь, — Язоном опять овладело безразличие, внедрившееся в него в течение последних месяцев. Кошачье семейство оккупировало его ложе. Ну ладно, Язон взял одежду из меха медведя и вышел из хижины.