Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

В считанные дни усадьба Ипатьева превратилась в настоящую крепость с сильной внутренней и наружной охраной, с пулеметами в доме и в саду. Самого Ипатьева с семьей выселили и увезли в неизвестном направлении. Объект был настолько засекречен, что туда не могли проникнуть не только лаптем, а даже глазом никто из смертных.

Русского Царя «оберегали»… А потом выяснилось — прятали от русского народа, боясь, что русский народ поднимется и освободит его.

Специальная комиссия во главе с Янкелем Свердловым ломала голову, что же делать с бывшим российским монархом. Он упорно не желал покидать пределов России, решив испить до конца горькую чашу судьбы. Он явно нервировал и создавал политический дискомфорт новоявленным правителям. Стали плести вокруг него грязную политическую интрижку, чтобы создать видимость криминала и расправиться с ним. Ловко инсценировали «тайные» переговоры с Германией через подставных лиц, по которым ему предлагалось в обмен на реставрацию самодержавия признать условия Брест — Литовского договора и заключение союза с Германией. Более грязного и подлого трудно было придумать что‑либо для того, чтобы обвинить потом его в предательстве. Николай, видно, раскусил замысел Янкеля Свердлова, не клюнул на удочку. Хотя соблазн был великий. И супруга наседала. Какими муками, каким напряжением воли дался ему этот отказ, мы пока не знаем. Можно лишь предположить, что и здесь ему пришлось преодолеть яростный нажим Алекс, у которой, как бы там ни говорили, в жилах текла немецкая кровь. А может, она поняла нечто такое, что поставило ее на сторону мужа. Может, лютая ненависть к социалистам, к тому же Ленину, который почти в открытую братался с Вильгельмом II. А может, просто надежда на Бога, в которого она верила неистово.

Эту головоломку с предложением реставрации самодержавия в обмен на признание Брест — Литовского договора и союза России с Германией, которую с успехом оставил нерешенной Николай, потом пришлось решать Ленину. А пока крепнущая большевистская власть не могла взять на себя ответственность Брест — Литовского договора и пойти на союз с Германией. Потому и надо было сделать это руками свергнутого Царя. Тут убивались сразу два зайца: Ленин отблагодарил бы Германию за денежную и моральную поддержку в революционном перевороте, не разобла чая себя в сговоре с Германией. Хотя все равно ему пришлось носить клеймо германского шпиона. С другой стороны — ловко подставлялся царь. После чего уничтожить его были все законные основания. Эту уловку Николай блестяще разгадал. И, наверное, сумел разъяснить супруге. И она, к ее чести, нашла в себе силы преодолеть зов крови, стать на реалистический путь. Таким образом, честь императорской семьи была спасена навеки, зато жизнь…

Жизнь повисла на волоске. Как только большевики поняли, что с бывшего царя нечего больше взять, что им не удастся извлечь из него политической выгоды, с этой минуты речь могла идти только об его уничтожении. Вот почему по дороге из Тобольска он был задержан в Екатеринбурге, под видом самоуправства местных властей. На самом же деле по указке из Москвы лично Янкеля Свердлова. Вот почему в «доме особого назначения» появились строго засекреченные узники.

Издевательства над царской семьей, а затем и зверское ее уничтожение началось с пытки, которой они подвергли царскую чету, разлучив их с Цесаревичем Алексеем. Больной гемофилией мальчик, часто истекавший кровью, был перевезен к родителям почти месяц спустя. Можно себе представить, что пережила за это время семья, особенно мать. Палачи знали, что для Государя и Государыни здоровье наследника было дороже собственной жизни. Поэтому бередили самую кровоточащую рану. Они знали также, что государыня имела большое, если не решающее влияние на мужа. И все еще надеялись сломить таким образом через нее упорство Николая в нежелании пойти на «тайный» сговор с Германией. По-истине изуверский прием!

Но и этот прием не помог им. Цесаревич мог умереть в разлуке с родителями и тогда ответственность перед народом легла бы на мучителей. И они трусливо ретировались, воссоединили семью.

Для охраны Николая и его семьи в «доме особого назначения» было сформировано специальное подразделение во главе с комиссаром Авдеевым. Человеком низким, пьяницей и грубияном. Он и помощника подобрал себе такого же. Они с ним бесцеремонно входили в комнату царской семьи, садились с ними за стол обедать. При этом сквернословили и отпускали шуточки с грязными намеками. Это причиняло невыносимые страдания. Особенно стра дал Алексей. Он чувствовал себя хуже всех. Дошло до того, что на прогулку отец носил его на руках.

Это неуважение и издевательства царская семья сносила кротко и стоически. Ни жалоб, ни протестов. Это поражало охрану. И постепенно отношение их менялось с грубого на уважительное. Даже Авдеев со своим помощником Мошкиным не стали задирать глубоко покорных и спокойных узников. А частые молитвы и религиозные песнопения государыни и Великих Княжон просто приводили в смущение и умиление солдат и рабочих, состоявших в охране и обслуге. Вскоре вместо грубости они стали проявлять знаки внимания и сострадания. Это не могло нравиться комиссарам «чрезвычайки». Дошло даже до Москвы, стало известно Янкелю Свердлову. И тот повелел заменить охрану на более жесткую.

4 июля в Москву полетела верноподданническая телеграмма: «Напрасно беспокоитесь. Авдеев устранен. Мошкин арестован. Авдеев заменен Юровским. Внутренняя стража переменена, ее заменили другие».

Использовав записи следственной комиссии по убийству царской семьи, бывший наставник и воспитатель Цесаревича француз П. Жильяр пишет в своих воспоминаниях: «В этот день, действительно, Авдеев и его помощник были арестованы и заменены комиссаром Юровским, евреем, и его помощником Никулиным. Стража, состоявшая, как было сказано, исключительно из русских рабочих, была перемещена в один из соседних домов, в дом Попова». То есть отстранена от дела. На этот раз большевистской еврейской верхушке не удалось сотворить гнусность руками русских. Пришлось поставить своего надежного человека.

«Юровский привез с собой 10 человек, которые почти все были австро — германскими пленными и «выбраны» из числа палачей «чрезвычайки». Они заняли внутренние посты; наружные продолжали выставляться русской стражей.

«Дом особого назначения» сделался отделением «чрезвычайки», и жизнь заключенных превратилась в сплошное мученичество».

В это время, когда сменили охрану и усиливали режим содержания узников, посланный уральским руководством в Москву Сыромолотов получал указания, как «организовать дело». Вскоре он «вернулся с Голощекиным и привез инструкции и директивы Свердлова. Юровский тем временем, — пишет Жильяр, — принимал свои меры. Он не сколько дней подряд выезжал верхом и разъезжал по окрестностям в поисках места, удобного для его намерений, где он мог бы предать уничтожению тела своих жертв. И этот же человек, цинизм которого превосходил все, что можно вообразить, являлся потом навещать Цесаревича в его постели».