Решад Гюнтекин - Ночь огня

Глядя прямо перед собой, Афифе вполголоса что-то рассказывала.

— Ах, деточка, значит, ты плакала от страха! — воскликнула мать, поглаживая Афифе по голове, и попыталась притянуть ее к себе, чтобы расцеловать. Женщина отстранилась, при этом теперь ее протест был гораздо активнее, чем до этого наверху. Но через некоторое время она медленно опустила голову на колени матери и затихла.

К брату с каждой минутой возвращалось веселое расположение духа. Он начал рассказывать о битве при Чанаккале, поэтому на маму и Афифе никто не обращал внимания.

Я сидел у окна, поигрывая кистями тяжелых занавесок из хереке [63] Хереке — род ткани. Происходит от названия города Хереке, расположенного неподалеку от Стамбула и издревле ставящегося своим ковроткачеством, изготовлением шелковых материй и узорчатых занавесей (Примеч. пер.). , и старался привести мысли в порядок. Сначала я попытался при помощи циничных заумных суждений прогнать неловкость, воцарившуюся в моей душе. Я говорил себе: «Многие годы мы страстно желали этого. Незачем видеть в произошедшем трагедию, ведь я не безмозглый школьник. В конце концов, Афифе свободная женщина. Она никому ничего не должна. Эта неожиданность, возможно, или нет, даже совершенно точно, изменит ее жизнь к лучшему. Может быть, ее консервативные суждения и чувства слегка пострадали. Но она привыкнет и даже станет относиться к своей любви спокойнее, с чувством глубокого удовлетворения. И потом, не стоит забывать, что в эту ночь мы достигли одной из вершин нашего чувства, познали блаженство, обладая друг другом. Но высшее наслаждение казалось таковым только из-за его недосягаемости. Теперь мы на собственном опыте убедились, что в нем нет ничего исключительного. Мы добились желаемого, но не вознеслись на седьмое небо от счастья. Добродетель преподнесла урок не только ей, но и мне, наставляя нас обоих на путь истинный».

Неплохое открытие. Но, увы, эта ночь не оправдала надежд, так как не успокоила ни разум, ни душу. Годами я вращался в обществе политиков, карьеристов всех сортов, аферистов, богачей, наживших состояние благодаря войне, женщин высшего общества, потерявших свой мистический лоск, кокоток. В результате я создал собственную поверхностную философию, но сейчас мои доктрины трещали по швам. В школьных хрестоматиях написано, что к провинившимся детям взывает совесть, которая шепчет им на ухо: «Ты поступил дурно, ты поступил дурно!» В тот момент она взывала и ко мне...

Между тем волнение в гостиной улеглось, но никто пока не хотел спать. Брат расположился под керосинкой, которая уже начала коптить, и продолжил рассказывать истории о войне собравшимся вокруг женщинам и детям. Я по-прежнему сидел у окна, жевал потухшую сигарету и делал вид, что заинтересован происходящим снаружи. На самом деле я не отрывал глаз от них. То есть от матери и Афифе.

Каким-то образом мама почувствовала боль Афифе. Она то и дело склонялась над женщиной, гладила ее волосы, лоб и подбородок, говорила о чем-то, напоминая старшую сестру бедняжки. Наверное, подбирала слова утешения. Афифе выглядела куда менее напряженной, чем раньше. Она то и дело клала голову на плечо или на колени матери.

Вдруг я услышал, как с ее губ слетели слова «постоянство натуры». Скорее всего, воображение подшутило надо мной. «Постоянство» — может быть, но «натура»? Не существовало даже одного шанса на миллиард, что это слово ей знакомо, что она объединит его со словом «постоянство», воспроизведя таким образом любимое выражение Селим-бея.

Грезы наяву могли стать предвестниками приступа, поэтому я поднес руку к виску, а затем пощупал пульс.

Я использовал логику и рассуждения, чтобы сгладить свою вину, — вот в чем крылась ошибка. Никакая логика не способна убедить меня, что в эту ночь я не сделал ничего плохого, ей не под силу побороть отвращение, которое я испытывал к себе и произошедшему.

Несомненно, убожество сцены и декораций сыграло свою роль. Я овладел дочерью Склаваки на ветхом чердаке, сотрясающемся под грохот падающих снарядов, среди пыли и паутины, которая сыпалась с потолка. Если бы это произошло в другом помещении, более соответствующем духу наших фантазий и бессмысленных страхов, случившееся не казалось бы мне таким постыдным.

Мне следовало усилием мысли отделить событие от декораций, вспомнить былое великолепие Афифе и сохранить воспоминания в некой абстрактной пустоте...

Пусть нам не удалось достичь истинного блаженства, но в мечтах я преобразую воспоминания, добавлю недостающие элементы и, возможно, доберусь до определенных высот. По крайней мере, так я смогу убедить себя, что не напрасно совершил преступление.

Не отрывая глаз я разглядывал лицо Афифе, которое то и дело скрывалось в тени волос и маминых рук, и вспоминал произошедшее во всех деталях.

То, что случилось наверху, можно считать либо совпадением, либо вмешательством высших сил. Ведь мы оба повторно споткнулись об эту перину или ковер. Наши тела соприкоснулись, и этого оказалось достаточно. Горящие запястья дотронулись до моих ладоней, подвижный стан оказался в моих руках. Тогда я не обратил внимания, но теперь вспомнил, как ее голова скользнула по моему подбородку, а волосы упали мне на плечо. Я поцеловал ее в подбородок, во рту остался соленый привкус слез, и вот, наконец, содрогания последних мгновений... А вдруг Афифе все это время была без чувств? Как тогда, во время приступа у гробницы, в первую ночь? От мысли, что я овладел ею против воли, пользуясь ее бессознательным состоянием, у меня волосы встали дыбом.

Во что бы то ни стало этой ночью я должен был переговорить с ней с глазу на глаз и избавиться от страшных сомнений.

Я подошел к женщине:

— Полагаю, Афифе-ханым, маме пора спать.

Она не ответила, даже не подняла головы, а мама возразила:

— Пусть сегодня все будет так, Кемаль. Я хорошенько высплюсь завтра, сынок.

Вскоре домочадцы начали разбредаться по дому, мать с Афифе тоже поднялись. Я подошел к ней еще раз и попытался подать ей знак, что нам непременно нужно поговорить. Но она смотрела себе под ноги, хмурилась и молчала. Когда мама вышла из комнаты, Афифе направилась следом, не отставая ни на шаг.

С детства я обладаю одной особенностью. Обычно человек, попавший в беду или затруднительное положение, страдает бессонницей. Со мной же все наоборот. Более того, стоит мне немного устать, я сразу же обессилеваю и засыпаю не сходя с места. При этом часть сознания продолжает бодрствовать, мыслить и фантазировать. Часто происходят провалы — тогда мысли преобразуются в видения, и я переживаю их как будто наяву. Затем внезапное пробуждение, как от удара, и вновь сновидения... В этом состоянии я пребываю до тех пор, пока глубокий сон не сморит меня.