Андрей Зарин - Власть земли

Год, с которого началось наше повествование, являлся уже четвертым этого страшного времени. Король Сигизмунд, замышляя присоединение России к своей короне, громил Смоленск, сбираясь идти на Москву. «Тушинский вор», не будучи в силах справиться со своевольными поляками, бежал из Тушина и превратился в «вора калужского». Беспокойный Сапега снял осаду Троицкого монастыря, побывал у Сигизмунда и пришел на помощь «калужскому вору», подле которого ютились казаки и русские с князем Трубецким во главе. Дикий, неистовый Заруцкий бороздил Русь, думая пристать к Сигизмунду. В это время Скопин, победно прошедший по России до Москвы и испугавший врагов, был предательски умерщвлен в Москве. {11} 11 … Скопин… был предательски умерщвлен в Москве . — Широкое распространение получила версия, согласно которой М. В. Скопин-Шуйский был отравлен 23 апреля 1610 г. во время пира на крестинах у князя И. М. Воротынского дочерью Малюты Скуратова Екатериной, женой князя Дмитрия Ивановича Шуйского, брата царя. Брожение, поднятое надеждой на освобождение, упало, и уныние охватило всех. Царь Шуйский в Москве, сраженный неудачами, потерялся и, сознавая свое бессилие, уже чувствовал близкий конец. Сигизмунд собирал полчища, посылая Жолкевского {12} 12 Жолкевский Станислав (1547 или 1550–1620) — польский великий коронный гетман, с 1618 г. — великий коронный канцлер. , коронного гетмана, воевать Москву. В Калуге Сапега уговаривал «вора» сделать то же. Патриотическое чувство поддерживалось только братьями Ляпуновыми в Рязани и великим в своем геройстве святителем патриархом Гермогеном {13} 13 Гермоген (ок. 1530–1612) — русский патриарх в 1606–1612 гг.; с декабря 1610 г. рассылал по русским городам грамоты с призывом к борьбе против интервентов-поляков. .

Сапежинцы под Калугой, чувствуя свое исключительное положение, не знали меры бесчинствам, и разгром усадьбы князя с увозом его дочери мог сойти за молодецкую утеху. Так понимали это и Ян Ходзевич с другом Феликсом Свежинским, и его жолнеры, и все сапежинцы, слышавшие об этой проделке.

Между тем, когда организатор набега на вотчину князя Огренева удалился оттуда со своей желанной добычей, там произошло следующее.

До рассвета грабили жолнеры княжескую усадьбу и наконец медленно потянулись из нее, ведя под уздцы тяжело нагруженных лошадей. Груда развалин дымилась позади них. Обугленные деревья с красными сожженными листьями печально окружали пепелище, над которым уже всходило солнце, багровое от дыма, застилавшего чистое небо.

Едва отъехали жолнеры, как на усадьбу набросились, словно шакалы, тягловые мужики [11] Тягловые мужики — крестьяне, платившие государственные налоги и несшие государственные повинности (тягло). — Ред . . Они ворошили угли и пепел, тщетно ища себе скудной поживы.

Рыжий мужик, что вез когда-то через Оку Терехова, радостно вскрикнул и вынул из углей длинный меч с дорогой рукоятью и с золотой насечкой накрест.

— Ишь, что Бог послал! — самодовольно сказал он.

— Отдай, смерд! — вдруг раздался над ним властный голос, и рыжий мужик увидел Силантия.

В вотчине давно привыкли почитать его как правую руку князя, и рыжий мужик печально, но беспрекословно отдал меч Силантию.

— Как же ты уцелел? — простодушно спросил он.

— Бог помиловал! — отрывисто ответил Мякинный и добавил: — А меч вот утерял.

— Воин, тоже! — проворчал мужик, снова начиная разгребать уголья.

Силантий отошел в сторону. Вид княжеского меча, который он не раз видел в кровавой работе, взволновал его сердце, и слезы выступили на его старых глазах.

«А с княжной, с Олюшкой что?» — подумал он с тоской и вдруг радостно вскрикнул:

— Ты, старая, откуда?

Навстречу ему, стеная и охая, медленно плелась старая Маремьяниха. Она также вскрикнула, увидев Силантия.

— Откуда ты, говорю? — повторил Мякинный. — Княжна где?

— Ох! — выкрикнула мамка. — Пропала моя головушка! Ой, умереть мне лучше, в сырую могилу лечь! Что с князем-то, он где?

— Умер, старая! А ты скажи, княжна где?

— Увезли ее, в полон увезли! Меня по животу, я и дух вон, а ее в охапку! Ой, горюшко мне, старой! — И Маремьяниха, опустившись на обугленное бревно, горько заплакала.

Силантий почти упал от ее слов.

Долго он сидел подле Маремьянихи, слушая ее унылые причитания, и наконец сказал:

— Князя Теряева это дело. Он грозился!

— Ох, не его, касатик! — всхлипнула старуха. — Видела я полячища окаянного. Знаю, что он, коршун, зарился на нашу голубку!

— А тот грозился!

Старики задумались. Вдруг старуха вытерла глаза, выпрямила стан и, стукнув кулаком по колену, задорно сказала:

— Так жива же не буду, пока моей голубки не сыщу! Найду этого коршуна, очи его мерзкие вырву! К царю пойду, жаловаться стану!

Силантий взглянул на нее с недоверием и произнес:

— Одной бабе не дойти. И куда пойдешь, старая?

— В Калугу пойду, вот! Какой ни на есть, все царем зовется, и эти воры оттуда.

— Одну зарубят тебя! До царя не допустят.

— Ас кем же идти-то мне?

— А со мной! — Силантий тоже выпрямился и взмахнул мечом. — Ничего, еще есть сила! Князь мне пред смертью завещал его голубку защитить. Даю слово нерушимое: всю Русь исхожу, а княжну вырву из рук вора и душегуба окаянного!

— Сокол ты мой! — могла только произнести старуха и залилась слезами.

Силантий сосредоточенно задумался, потом сказал:

— Ну, ну, старая, брось рюмить [12] Рюмить — плакать, хныкать. — Ред . . Скажи лучше толком, на кого жалиться-то?

— На кого? На поляка! Я его харю-то во как видела!

— А я так думаю, на князя Теряева. Потому — грозился!

В это время к ним осторожно, боком, подкрался Федька Беспалый, в пестрядинной рубахе без пояса, на босу ногу.

— А я вот знаю, Акулина Маремьяновна! — с низким поклоном сказал он. — Потому как я и пиво вожу, и овес, сено, и всех их в самые морды знаю.

— Верно! Феденька, верно! — оживилась старуха. — Кто же обидчик-то?

Федька изогнулся.

— А только мне боязно сказать это, потому кожу отлично снять могут за слова мои. Ежели бы вот хоть рублишко…

— Ах ты, волчья сыть! — замахнулся на него Силантий. — Да чей ты, падаль этакая?

— Не кричи на него, Мякинный, — заговорила мамка, — оставь, лучше пообещай рублишко ему!

— Ну, ин быть так! Выкладывай, смерд подлый!

Федька снова приблизился и произнес:

— Ходзевичем звать насильника-то; поручик он, из сапежинских. Вот кто!

— Откуда же ты знаешь?

— А пожар-то был, я и прибег; прибег, а полячишко этот мерзкий нашу княжну-голубушку на коне везет. Я и признал.

— Он, он, полячище окаянный! — оживленно сказала старуха.

— Гм, как звать-то?

— Ходзевич!

— Ишь, имя песье! И не выговоришь натощак, — произнес Силантий. — Ну, брысь! — крикнул он Федьке. — Сыщу деньги — дам тебе, псу смердящему!