Валентин Рыбин - Азиаты

— Не бери на себя грех, Петя, забьёшь до смерти!

— Вон! — неистовствовал государь. — Я тебе покажу, как, минуя императора, персиян данью облагать!

— Государь, прости… — Спотыкаясь и с трудом вставая на ноги, испуганно прохрипел Волынский.

— Вон из Петербурга! — не унимался Пётр, вырываясь из рук императрицы. — И чтобы в Астрахани больше ноги твоей не было… Монстр криводушный… Нетопырь!..

Волынский выскочил из комнаты, не зная, куда бежать. И думал со страхом лишь об одном: «Только бы не послал погоню… Только бы не схватили…»

Дела Петра Первого с некоронованным шахом Тахмасибом вовсе расстроились, но вряд ли скрытый от государя нажим на персидского шаха Волынским имел в политических делах какое-то значение: разве что раздражение с обеих сторон. Император обрушил на Волынского свой вулканический гнев; Тахмасиб с презрением отверг притязания Волынского. Суть же была во всё нарастающем влиянии на Кавказ Турции. Султан Ахмед отправлял карательные войска в Грузию и Армению, запугивал Тахмасиба, заявляя, что договор его с Россией не имеет силы, ибо законный шах Хусейн жив и скоро освободится из темницы. Персия, не имеющая правящего шаха, как страна, где царствует ислам, должна заключить договор с Турцией и изгнать русских не только из персидских земель, но и со всего Кавказа. Грубый нажим турецкого султана поколебал Тахмасиба. Пётр Первый был вынужден искать наиболее разумные взаимоотношения с султаном Ахметом: к Неплюеву в Константинополь ехали один за другим дип-курьеры с указаниями Петра. Вырабатывался русско-турецкий договор, весьма невыгодный для России: Шемаха отдавалась турецкому вассалу Дауд-беку. Пространство от Шемахи по прямой линии к Каспийскому морю разделялось на три равные части. Две из них должны принадлежать России, а третья, ближайшая к Шемахе, отдавалась Дауд-беку. С Тахмасибом император больше не хотел иметь никаких сообщений. И Матюшкину, который по совету царских министров обратился к Петру Первому с прошением увеличить число войск на захваченных у Персии землях, государь ответил:

— Думай, Матюшкин, своей головой, не слушай моих министров. Нынче, коли войск тебе прибавить, шах, может, и напугается. А как напугается, так н потребует помощи не только против афганцев, но и против турок, тогда хуже будет. Надо по-иному с Тахмасибом. Хорошо бы грузин подговорить, которые при Тахмасибе, чтобы украли шаха и вывезли в укромное место. И Дауд-бека неплохо бы в горах поймать, спрятать подальше за его противные поступки. Давно желаю этого.

К зиме командир Каспийской флотилии возвратился в Астрахань. Боевой флот стоял на берегах, закованный льдами. Город жил без губернатора: Волынский, по слухам, скрывался где-то в Москве, у Нарышкиных. Государь не простил ему подлого самовольства и надругательства над князем Мещерским. Обязанности Артемия Петровича пока что исполнял вице-губернатор. По приезде Матюшкин не стал вникать в обывательские дела, а все заботы о войсках взвалил на свои плечи.

Ещё в Санкт-Петербурге и по дороге в Астрахань не раз вспоминал он о почтовых станциях. «Сумел ли Нефёд собрать калмыков да туркмен на Куму? Поставлены ли юрты по берегу моря? Если ещё их гам нет, то вряд ли одним махом по мёрзлому снегу в мороз да стужу пробьёшься до Святого Креста. Но ждать весны — упаси Бог! Весной уже надо быть у императора, с реляцией…» Матюшкин распорядился отыскать поручика Кудрявцева и привести на корабль. С неделю командир Каспийской флотилии ждал его появления, наконец, поднялся тот, с задубевшим лицом от долгого пребывания на ветру и морозах.

— Только что из степи прибывши, не извольте гневаться, господин генерал-лейтенант, — доложил он, войдя в каюту Матюшкина. — Калмыки бунтуют, ну, прямо взбесились. Как узнали, что губернатор Волынский самолично выдал грамоту Церен-Дондуку, присмирели было, да и Дарма-Бала сомкнула рот н язык прикусила. А потом пошла круговерть. Не знаю, какой уж подлый язык донёс до их улусов об отставке Волынского. Как узнали — сразу взбесились: Церен-Дондук, мол, незаконно взял власть. Ханский трон завещан Дондуку-Омбе! Потасовки идут по всей калмыцкой стели. Поделились калмыки на два лагеря. За внучонка Аюки-хана стоит большинство. Дарма-Бала — дьявол, а не женщина, сама на коне по улусам шныряет, переманивает калмыков на свою сторону. А Церен-Дондука крепко поддерживают туркмены во главе с Берек-ханом. Друзья они с самого Азова — водой не разольёшь.

— Ну, а что же ты, поручик… Какую сторону поддерживаешь ты? — Матюшкин застегнул мундир на все пуговицы, словно собираясь тотчас выехать в калмыцкую степь.

— Само собой, поддерживаю Церена, — Нефёд Кудрявцев пожал плечами. — Хоть и не в чести нынче у государя Волынский, но всё равно — грамота, выданная Церен-Дондуку, государственной печатью заверена…

— Чёрт те что творится, — заботился Матюшкин и спохватился: — С почтовыми станциями как иду» цела, поставили ли юрты калмыки?

— Говорят, поставили, неуверенно ответил Кудрявцев. — Но сам я на Куме не был: подлые распри калмыков задержали меня в улусах.

— Придётся ехать, поручик, ещё раз. — Матюшкин с сожалением посмотрел на Кудрявцева. — Калмыки передерутся — государь может и озаботиться, но простит. Но если мы распоряжения его не доставим в Дербент и Решт, он шкуру с неё снимет.

— Придётся ехать, коли так — Нефёд потёр рукавом примороженный нос и тяжело дохнул в пышные рыжие усы.

Матюшкин вынул из железного ящика, где хранились документы, царский свиток, хотел отдать поручику, но что-то стеснило его грудь, а вместе с тем и мысли в голову подлые полезли, словно бы само предчувствие заползло в душу. И образ Петра Великого предстал в воображении: стоит император во весь рост, в мундире, при бармах, и выговаривает: «А ты что же, Матюшкин, так и не удосужился поехать к войскам? В Астрахани зиму решил отсидеть! Значит, и ты, брат, не моего племени, а я — то думал…». Вздрогнул Матюшкин, словно проснулся от сна вещего, и опять же заговорил так, словно его языком кто-то другой ворочал:

— Однако служба обязывает… да и по собственному рассудку было бы оно честнее ехать мне самому… Пожалуй, отправимся вместе, господин поручик. Вели готовиться казакам в дорогу.

На другой день выехали по свежевыпавшему снежку. Матюшкин в крытых санях поручик Кудрявцев и ещё несколько младших офицеров — в сёдлах. Три сотни казаков, вооружённых пистолетами, пиками и саблями, в повозках заряженные фузеи — на случай, если пришлось бы обороняться. Двинулись вдоль волжского протока Бахтемира. По берегу вмёрзшие лодки, чёрные кособокие избы, крытые камышом, со стогами сена на задах. Вёрст пятьдесят оставили позади за один день пути, остановились на казацком хуторе в три избы и тремя дворами.