Валентин Рыбин - Азиаты

Вечером в гостиной императрицы Волынский принял новое назначение и генеральский чин. Меншиков и Толстой учили нового казанского губернатора, как вести дела в губернии. Светлейший князь, значась правой рукой императрицы, наставлял сердечно:

— Крестьян особливо в руки бери, не давай им шарахаться из стороны в сторону. Они и раньше от одного помещика к другому бегали, а теперь бегут в Польшу, в башкиры, в Запорожье… Помещикам прикажи, чтоб все недоимки платили в январе, марте и апреле, а кои не заплатят вовремя — облагай процентами… Сборы поручи воеводам…

Волынский слушал светлейшего князя, вежливо соглашался с ним, а сам думал о своём: «Нужно коренное переустройство внутренних государственных дел, да только не подошло моё время, чтобы говорить об этом». Ещё в Астрахани занялся он составлением проекта о гражданстве, Петру Великому хотел поднести свои соображения, но не дала судьба воспользоваться плодом своего ума. А сейчас пока не к месту упоминать об этом. Многовато того, что в один день подарено императрицей. Молчать и поддакивать, однако, было не в правилах Волынского. Следовало что-то сказать стоящее, чтобы оставить хорошее впечатление о себе, В Артемий Петрович, как бы обобщая беседу со светлейшим князем Меншиковым, мудро произнёс:

— Нам, русским, не надобен хлеб, мы друг друга едим и с того сыты бываем…

Меткая шутка пришлась по душе всем…

Остаток зимы Волынский прожил в Москве, а с наступлением судоходства двинулся на стругах в Казань Плыл с почестями мимо городов и деревень, сопровождаемый купцами и чиновниками. Со струг губернатора звенела музыка и слышались весёлые голоса подвыпившей компании. В деревнях и больших сёлах, зная наперёд, кто и с кем едет, старосты заставляли церковных служителей звонить в колокола. Кое-где на берег выходили хоры, славя будущего заступника и спасателя. В Чебоксарах на пристани Волынского встречал здешний воевода Алексей Заборовский, окружённый несметной толпой местных господ и диковатых черемисов. Здесь тоже звонили колокола, но Волынскому показалось этого мало. Рыкнул он на воеводу:

— Что, аль пороху у тебя мало?! Или пушки а неисправности?! Мог бы устроить пальбу в честь моего приезда — не каждый день губернаторов встречаешь!

— И порох, и пушки есть, господин генерал-майор, да только сообразительности не хватает… Оплошал, виноват, сейчас исправлю ошибку! Эй, гвардия, а ну заряжай пушки да поприветствуем как надобно нашего отца и кормильца!

Солдаты бросились к двум пушкам, стали набивать стволы порохом. Старались на славу. К пушкам сбежалась толпа черемисов, лезли окаянные друг другу на плечи, чтобы увидеть, как заряжаются пушки. Волынский тем временем, сопровождаемый господами, направился в церковь отслужить обедню. Шёл важно, косясь на стены и купола храма божьего, и при каждом новом шаге ждал: вот сейчас загремят в честь его приезда черемисские пушчонки. Он уже подходил к царским воротам, когда раздался оглушающий взрыв, а затем понеслись людские вопли:

— Побило! Побило! — закричали мальчишки. — Всех одним махом!

Губернатор вошёл в церковь и только гут велел немедля позвать батюшку:

— Что там за шум с плачем? — спросил у попа.

— Так разорвало пушчонку, — так же тихо отвечал батюшка. — Пятнадцать душ как ни бывало, иных на куски разнесло. Самоих пушкарей и черемисов с ними. Кажись, и сам воевода смерть принял.

— Плохое предзнаменование, — сконфузился Волынский. — Ещё и до Казани не доплыл, а уже смерти навстречу мне вышла.

Обедня не состоялась: поп отправился к месту происшествия, Волынский не стал ждать его, спустился со своей компанией к берегу и сел на корабль. Едва отчалили от пристани, он предложил господам:

— Выпьем за упокой души убиенных. Не плакать же нам по каким-то вшивым черемисам. Они как мухи дохнут. Сегодня от взорванной пушки, завтра от какой-нибудь холеры… Иное дело воевода, жаль человека…

Большой церемонией встречала нового губернатора Казань. Тут тоже палили пушки и звенели колокола, тысячи горожан вышли к Волге. У Волынского от гордости наворачивались слёзы на глаза, и он украдкой утирал их рукавом генеральского мундира. О назначении нового губернатора казанские власти знали с зимы. За три месяца был подготовлен для него старый дом воеводы, а на окраине города отстроена заново летняя усадьба. Десятки слуг в диковинных одеждах стояли во дворе, когда губернатор шёл в свой дом, разглядывая портик и массивные дубовые двери. Не глядя на слуг, думал с презрением: «Этих оставь при себе, так и не узнаешь, отчего помрёшь. То ли от яда, то ли от ножа. Хари — одна другой хитрее… Гайдуки что-то задерживаются, небось, жалко Астрахань оставлять».

День-другой губернатор отдыхал, а затем устроил приём для высших губернских чинов и генералов, чьи полки располагались в Казани. Обед проходил непринуждённо, но, захмелев, Артемий Петрович пригрозил, что править будет жёстко, поскольку Казань, как и все другие юрода матушки России, не блещет порядком. Спьяну начал Волынский пересказывать свои «рассуждения». И уже с первых слов обидел господ, назвав их своими холопами. Секретарь духовного приказа Осип Судовников возьми да и скажи, что, слава Богу, род его идёт от бояр именитых, так что называть его холопом, как и других господ, со стороны губернатора несправедливо. Чуть дрогнули губы Волынского в мстительной улыбке:

— Я ведь, господин, как там вас, дважды не повторяюсь: сказал холопы, значит, холопы. И вы будете таковыми, ибо Казань отдана мне матушкой-государыней пожизненно, в аренду… Извольте жить по-моему. Прежде всего, повелеваю жить так, чтобы расходы не превосходили доходов, тогда и соблазнов не станет грабить бедноту… Прикажем также видным дворянам и канцелярским служителям носить платье победнее и ограничить их расточительства. Запретим и купцам нашим вступать с иноземными негоциантами в торговые кампании, и учредим во всех городах магистраты, как было прежде.

Разошёлся Артемий Петрович, гости его насупились и очи долу опустили. С трудом дождались окончания обеда. Расходились молча, кланялись на прощанье, только Осип Судовников нарочно задержался, чтобы ещё раз сказать губернатору о своём боярском происхождении. Осип и без того был человеком смелым, а тут ещё хмель в голове и отвага в сердце.

— Позвольте мне, ваше высокопревосходительство…

— Чего тебе, холоп?! — рыкнул Волынский. — Или выпил мало! Вася, налей ему ещё, — приказал Кубанцу,

Мажордом подморгнул гайдукам, те бросились к четверти, налили в литровую кружку. Осип закуражился, отмахиваться стал, понимая, что от такой порции можно умереть. Тогда Волынский выпроводил его за порог и закатил такую оплеуху, что представитель старого боярского рода отлетел на несколько саженей, едва не задев головой за последнюю ступень губернаторского подъезда.