Петр Краснов - Екатерина Великая

Государыня забыла про карты. Она с интересом слушала Чернышёва. Тот Пугачёв, о котором она столько читала это время донесений губернаторов и военных начальников, столько читала россказней в иностранных газетах, точно оживал перед нею и являлся совсем в новом свете.

— И вот, представьте себе, Ваше Величество, — тёмная, грязная, скользкая банька из самана, на окраине казачьего хутора. В ней парятся два казака. Хозяин — яицкий казак и его случайный гость, принятый им Христа ради. Мутный свет сквозь бумажное прожированное оконце, раскалённый докрасна полок и банный неистовый пар. В этом пару тёмное, крепкое тело, и на груди у этого человека белые пятна, образующие крест, — следы чирьев. Казак-хозяин заинтересовался, что это за знаки на теле его гостя?.. Гость ничего не ответил. И вот нарастает любопытство, и кажется, что есть что-то таинственное в этих знаках, что не случайны они. Выходят из бани. День к вечеру, степь, тишина, горький запах полыни и просторы бескрайние. Всё притаилось в природе, и должно быть чуду, чему-то неестественному. Гость останавливается и говорит глухим голосом: «Ты про знаки на теле?.. Не знаешь?.. Будто не понимаешь?..» Яицкий казак ответил: «Не разумею, о чём говоришь». — «Не разумеешь?.. Ну так разумей… Тебе сказали, что я Пугачёв… Какой я Пугачёв… Я не Пугачёв, а Император Пётр III…»

— Действительно, сказал, — проговорил Никита Иванович. — Господи, вот ведь взбредёт в голову человеку, и с чего!..

— C'est incroyable! [130] Это невероятно! (фр.). — сказала, вздыхая, Государыня. — Всё им привидения кажутся. Который это Пётр III в народе объявляется? Чуть ли не двенадцатый? Я понимаю, ну сказал… Мало ли что можно пошутить? Но ведь он серьёзно. Как пошёл!.. Чем околдовал он народ?.. Валом пошли к нему… И казаки, и крестьяне… И даже кое-кто из господ… Пошли за кем?..

Тихо сказал Никита Иванович:

— Генерал Бибиков писал Фонвизину [131] Бибиков Александр Ильич (1729–1774) — маршал Комиссии по составлению нового Уложения, сенатор, генерал-аншеф, с ноября 1773 г. главнокомандующий усмирением пугачёвского восстания. Фонвизин Денис Иванович (1745–1792) — знаменитый драматург, в то время секретарь графа Н. И. Панина. «Пугачёв не что иное, как чучело, которым играли воры — яицкие казаки…» Не Пугачёв, Ваше Величество, важен — важно общее недовольство и негодование.

Оживлённое и весёлое лицо Государыни омрачилось. Маленькая ручка стала прямыми пальцами похлопывать по столу — признак недовольства и волнения. Панин тронул по больному месту. Знала Государыня это народное недовольство, рабскую злобу, зависть, бедность и нищету крепостных людей. Вперёд глядела на много лет. Сознавала, расходятся поступки её с тем, что писала она в своём «Наказе» и о чём много раз советовалась и говорила с Паниным. Чего они хотят?.. Пугачёвский мятеж принёс разорения больше, чем турецкая война. Из-за безродного казака остановились так удачно начатые польские дела. Сотни сёл и деревень выжжены, поместья уничтожены, многие тысячи людей побиты насмерть… Вся заграница с интересом и злорадством следила за движением казака Пугачёва. Государыня видала изображения Пугачёва в заграничных газетах. О нём писали с сочувствием — он нёс свободу!.. О ней — с негодованием. За границей алкали уничтожить, унизить и посрамить, всё равно чьими руками, Россию!..

Государыня грустно усмехнулась.

— Знаю, — тихо сказала она. — Не первый раз о том слышу. Верь мне, Никита Иванович, наше первое желание — видеть народ российский столь счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастие и довольство может на сей земле простираться. Собирала я для того сведущих людей. Что же вышло?.. Не мною порядок сей установлен, и, видно, не мне его переменить. Всю Россию в одночасье не перестроишь. Дать волю народу, сам видишь теперь, — погубить Россию, а, погубляя Россию, не погублю ли я и самый народ?..

— Ваше Величество, Заволжский край далёкий и глухой. Земля для обработки тяжёлая — степь… Летом зной и засуха, зимою жестокая стужа и вьюги.

— Воля крестьянам, Никита Иванович, климата не изменит.

— Точно, Ваше Величество. Но — помещичьи угодья огромные, надо много труда положить, чтобы сносно существовать. Перетянули дугу, она и сломалась.

— Помещики виноваты, — с грустной иронией сказала Государыня.

В её красивых глазах разлилась печаль. Как часто думала она и писала: «О!.. Россия!.. Любезное моё отечество!.. Ты вверила мне скипетр!.. Я оправдаю твоё избрание, все минуты жизни моей употреблю на соделание тебя счастливой!.» Она думала всегда о целом — о России, они думали всегда о частях: о крестьянах — им нужно волю дать, о помещиках — не давай воли народу, о духовенстве — не отнимай крестьян у монастырей. Как тяжело, что и такие умные люди, как Никита Иванович, её не понимают.

Панин, заметив, что Государыня недовольна, замолчал. Государыня продолжала:

— Ну ладно!.. Помещики!.. Пусть и точно — звери… Знаю, есть и такие, что крепостного и за человека не считают… Но зачем же всё-таки Емельку-то слушали?.. Что он, хорошему, что ли, учил?.. Грабежам да поджогам… Воровской казак…

— Они, Ваше Величество, не Емельку слушали, а императора Петра Фёдоровича, которого считали вами обиженным.

— Хорош император — бородою оброс!

— Ваше Величество, край старообрядческий, борода-то там и очень кстати пришлась… И на теле крест… Знак Божий. Эта-то вот мистика и влекла к себе простой народ.

— Крест — следы чирьев, грязи!.. Ф-фу!..

— Ваше Величество, наш народ, и особенно народ тамошний, где много инородцев, татар, тёмный. По песням, по сказкам, по былинам он составил себе своё понятие о Государе. Ему такой нужен Государь, чтобы водку с ним хлестал и пьян не бывал, чтобы скверными мужицкими словами ругался, землю и волю дарил, непокорных, и особенно господ, тут же казнил своею царскою ручкою… Лихой наездник, топором над человеческими головами владеть умеет, голос громкий, властный; силища непомерная — вот царь в представлении народном. Ему наши придворные финтифлюшки непонятны, они просто чужды ему. Вот вам Захар Григорьевич расскажет, каков из себя был Пугачёв.

— Ну что же, расскажи, Захар Григорьевич, каков должен быть Государь, а я Вольтеру и Монтескье отпишу, чтобы знали.

— Ваше Величество, Никита Иванович правильно вам докладывает. Там за Волгой жизнь другая, понятия иные, нравы грубые и жестокие, всё там аляповато, но как картинно умел в этой аляповатости появляться Емелька. Умел он себя народу показать.

— Ну, расскажи, поучи меня…

— Сакмарский городок… Это селение, утонувшее в беспредельной степи. Только у церкви небольшая берёзовая роща. Тёмные низкие избы вытянулись широкими улицами, всюду густая серая пыль, у домов подсолнухи стоят, как часовые, всё широко, просторно, места не жалко, как только это и бывает в степи. Ждут Пугачёва…