Евгений Салиас - Петербургское действо

Настя на видъ была еще хуже. Она страшно похудѣла, подурнѣла и тоже почти не выходила изъ своей комнаты, не ходила въ теткѣ, извиняясь нездоровьемъ.

Василекъ проводила день, переходя отъ одной больной къ другой; усердно ухаживая за теткой, она не могла видѣть безъ боли положеніе сестры. Она чуяла, что помимо перепуга, ареста, страха за судьбу своднаго брата, котораго Настя давно любила, есть у сестры еще что-то на душѣ. Отъ зари до зари въ полномъ смыслѣ слова была Василекъ на ногахъ въ хлопотахъ и заботахъ домашнихъ. Иногда ей случалось съ утра и до сумерекъ не успѣть или просто забыть выпить чашку чая. Случалось, что тетка, сильно разсерженная, выговаривала своей любимицѣ, упрекала ее въ недостаткѣ попеченія о себѣ, въ недостаткѣ любви, по поводу какого-нибудь поданнаго ей перекиснувшаго горшка простокваши или пережареннаго пирога. И Пелагея Михайловна, конечно, не знала, что Василекъ, молча и терпѣливо выслушивающая выговоры, сама уже часовъ восемь не имѣла еще маковой росинки во рту.

Насколько Пелагея Михайловна нетерпѣливо и рѣзко относилась теперь въ своей любимицѣ и была болѣзненно придирчива, настолько сестра Настя, всегда гордо, чутъ не презрительно относившаяся къ старшей сестрѣ, теперь была нѣжна къ ней и ласкова. Раза два уже случилось Настѣ сказать сестрѣ:

— Обними меня, поцѣлуй!

Часто Василекъ утѣшала сестру, что Глѣба не постигнетъ строгое наказаніе, что какъ-нибудь все сладится, хоть со временемъ, хоть черезъ нѣсколько годовъ. Настя слушала, молча, и не отвѣчала ничего. Василекъ чувствовала, что говоритъ пустяки, что дѣло въ сущности не въ томъ… A въ чемъ?!. Какая тайна чуется ей у сестры, чуется ей сердцемъ безсознательно…

Однажды вечеромъ, Василекъ, сидя съ сестрой, снова стала утѣшать ее, что Глѣбъ отдѣлается только тѣмъ, что будетъ года три солдатомъ гвардіи.

— Не Богъ вѣсть какое наказаніе. Вонъ Шепелевъ недавно еще безъ всякой вины, а только за молодостью лѣтъ былъ рядовымъ.

— Ахъ, Василечекъ, вдругъ воскликнула Настя. — Да развѣ въ этомъ дѣло! Воръ онъ, воръ! Пойми ты это!

И Настя вдругъ зарыдала.

— Ужь лучше пускай въ Сибирь идетъ, тогда хоть будетъ наказанъ и, стало быть, несчастный.

«Такъ вотъ что ей горько! подумала Василекъ. Вотъ ея тайна!» и, снова принимаясь утѣшать сестру, она вымолвила наконецъ:

— Ну, положимъ такъ. Жаль тебѣ его, и мнѣ тоже жаль, но вѣдь все жъ таки, Настенька, онъ намъ не родной братъ. Такъ вотъ, какъ ты убиваешься, ты могла бы только убиваться по женихѣ или по мужѣ.

Настя вдругъ перемѣнилась въ лицѣ и воскликнула:

— Молчи! Молчи!

Василекъ не поняла тайнаго значенія этого порыва.

— Конечно, только по любимомъ человѣкѣ, женихѣ-ли или мужѣ можно такъ убиваться.

Настя вдругъ зарыдала, бросалась на шею сестрѣ и выговорила шепотомъ, отъ котораго у Василька сердце замерло:

— Молчи! Сама не знаешь, что говоришь! Не будемъ больше никогда говорить объ этомъ.

Такъ какъ Пелагея Михайловна и обѣ княжны узнали, конечно, отъ Квасова, это былъ главнымъ ихъ защитникомъ, то Василекъ была теперь несказанно счастлива, что онѣ всѣмъ обязаны Шепелеву.

Пелагея Михайловна тотчасъ по возвращеніи домой вытребовала чрезъ лейбъ-компанца юношу, обняла, разцѣловала и просила его забыть все старое, забыть, что онъ былъ нареченнымъ. и бывать запросто какъ пріятель. И теперь Квасовъ и Шепелевъ по очереди приносили въ домъ Тюфякиныхъ вѣсти о князѣ.

Однажды, чрезъ недѣли двѣ послѣ освобожденія княженъ, Квасовъ принесъ извѣстіе и передалъ Васильку, что Глѣбъ разжалованъ, лишенъ чиновъ, дворянства и ссылается въ Сибирь, въ рудники. Пелагеѣ Михайловнѣ тотчасъ же было это передано. Лицо ея освѣтилось злобной радостью.

— Угодилъ, киргизъ! Туда ему и дорога, поганому! воскликнула она раздражительно и злобно. — Его бы на родину его возвратить — въ степи киргизскія. Ну, да въ рудникахъ еще почище будетъ.

Василекъ, конечно, уговорилась съ Квасовымъ скрыть на время ужасную вѣсть отъ сестры. Но Настя будто чуяла, догадывалась или, быть можетъ, неосторожное слово кого либо изъ людей заставило ее подозрѣвать истину. На всѣ ея вопросы, цѣлый день Василекъ и Квасовъ не отвѣчали правды, на Настя догадалась, какъ добиться истины.

Рано утромъ она написала Шепелеву, прося извѣстить о судьбѣ князя, и подписалась: «княжна Василиса». Тайкомъ посланный ею мальчишка черезъ два часа былъ уже обратно и вручилъ ей отвѣтъ.

Настя пробѣжала его глазами и тутъ же среди передней замертво упала на полъ. Очнувшись въ постели, куда перенесли ее, и открывъ глаза, Настя не сразу пришла въ себя, даже не сразу узнала Василька.

Наконецъ, она выговорила глухимъ, полубезумнымъ шепотомъ:

— Рудники! Далеко! Да и работать не умѣю! Зачѣмъ меня не учили хоть лопату держать?..

И Настя осталась въ постели на нѣсколько дней. Скрытно отъ всѣхъ, цѣлые дни плакала она…

Гарина, наоборотъ, обрадованная извѣстіемъ о Глѣбѣ, будто отомщенная, казалась на видъ спокойнѣе, будто выздоровѣла. Она подозрѣвала, конечно, канцелярію и Гудовича за ихъ глупое арестованіе, но, главнымъ образомъ, она обвиняла, оговорившаго будто бы ихъ, негодяя киргиза. Василекъ оправдывала брата, но опекунша не вѣрила…

Такъ прошла еще недѣля.

Однажды утромъ явился въ домъ Тюфякиныхъ, никогда до тѣхъ поръ не бывавшій у нихъ, Алексѣй Орловъ. Узнавъ, что Гарина въ постели, онѣ велѣлъ доложить о себѣ старшей княжнѣ Васильку Орловъ объявилъ, что у него есть первѣйшей важности дѣло до ея тетки, и просилъ непремѣнно, чтобы Гарина приняла его.

Пелагея Михайловна взволновалась, почуяла новую бѣду и, кое-какъ поскорѣе одѣвшись, сѣла около постели въ кресло и приняла преображенца, о которомъ только слыхала, какъ о буянѣ. Съ первыхъ же словъ этотъ буянъ, Богъ вѣсть почему, необыкновенно понравился Пелагеѣ Михайловнѣ. Она глядѣла на него, дивилась и думала:

«Скажи на милость, какъ часто про человѣка, зря, дурно сказываютъ. Просто витязь, молодецъ, красавецъ! Да какой вѣжливый, почтительный!»

Къ несказанному удивленію Василька, Орловъ просидѣлъ глазъ на глазъ съ теткой три часа. Заперевъ дверь по ея же приказанію, Василекъ невольно рѣшилась раза два подойти къ дверямъ и прислушаться, чтобы знать, чего надо ожидать, бѣды или радости.

Бесѣда тетки съ преображенцемъ была тихая, мирная. Василекъ разслышала только голосъ Орлова. Онъ говорилъ краснорѣчиво, горячо и мягкимъ убѣдительнымъ голосомъ. Тетка все молчала и только слушала.

«Что онъ ей разсказываетъ?» недоумѣвала

Наконецъ, Пелагея Михайловна позвала Василька и приказала ей достать изъ сундука, стоявшаго близъ образницы, тысячу червонцевъ. Василекъ достала деньги и, удивляясь, положила на столъ.

— Ну, бери, голубчикъ, только меня и моихъ племянницъ не загубите! A если съумѣете все сохранить подъ спудомъ, то пріѣзжай, еще дамъ.