Евгений Салиас - Петербургское действо

Въ ту минуту, когда онъ началъ перевертывать страницы тетради, послѣдніе, находившіеся въ залѣ, вышли въ столовую. Но вдругъ Тепловъ, къ ужасу своему, замѣтилъ, что принцъ Жоржь не послѣдовалъ за другими, слѣдитъ за нимъ!.. И вотъ онъ близится къ тому же пюпитру и, ставъ около него, косо поглядываетъ на записку.

«Взять нельзя!» Онъ знаетъ! Онъ понялъ! простучало молотомъ въ головѣ Теплова.

Дѣйствительно, было ясно, что Жоржъ пришелъ стать стражемъ надъ этой запиской. Тепловъ ожидалъ каждое мгновеніе, что принцъ протянетъ руку, возьметъ записку и просто снесетъ ее государю. Онъ не зналъ, какъ досталось Жоржу наканунѣ отъ племянника, чтобы онъ рѣшился теперь на новую головомойку. Жоржъ твердо рѣшился только караулить записку! Тепловъ быстро сообразилъ что дѣлать, Онъ предложилъ руку принцу, чтобы вести его ужинать. Принцъ охотно согласился, и оба двинулись въ столовую. Маленькій бѣленькій клочекъ бумажки остался на пюпитрѣ.

Тепловъ тотчасъ заговорилъ о Германіи, въ которой долго жилъ, но, проходя первыя комнаты, онъ вдругъ покинулъ на минуту Жоржа, подошелъ къ гетману и быстро выговорилъ:

— Кириллъ Григорьевичъ! Идите въ залъ, уничтожьте записку! Или завтра и мнѣ, и вамъ, и многимъ, снимутъ головы!

Гетманъ поблѣднѣлъ, какъ полотно. Онъ, конечно, какъ и другіе, замѣтилъ продолжительное отсутствіе Маргариты, замѣтилъ ея тревогу, видѣлъ записку.

Тепловъ быстро вернулся къ Жоржу и снова завелъ рѣчь о германскихъ университетахъ. И снова, любезно подавъ ему руку, провелъ въ столовую.

Гетманъ, отъ природы трусливый, по національности осторожный, стоялъ на мѣстѣ и не зналъ что дѣлать. Онъ вѣрилъ Теплову на слово, потому что передъ тѣмъ онъ ему предсказывалъ доносъ. Онъ не зналъ, что государь, уже получивъ нѣсколько доносовъ, не вѣрилъ имъ. Кириллъ Григорьевичъ думалъ, что это первый доносъ. А онъ самъ, какъ на грѣхъ, со дня объявленія войны съ Даніей вступилъ черезъ Теплова въ сношеніе съ кружкомъ Орловыхъ, который былъ уже теперь не кружокъ, а многолюдное сборище съ развѣтвленіемъ по всему городу.

Гости почти всѣ уже были въ столовой. Веселый хохотъ государя раздавался оттуда.

Гетманъ взглянулъ въ залу. Въ ней только одинъ полусонный камеръ-лакей поправлялъ свѣчи и стулья. Инструменты лежали на мѣстахъ, Гетманъ, какъ и другіе, зналъ, что государь послѣ ужина непремѣнно вернется къ своему пюпитру и будетъ снова играть, слѣдовательно, найдетъ записку, вспомнитъ и прочтетъ! И гетманъ, мѣняясь въ лицѣ, съ дрожью во всемъ тѣлѣ, быстро двинулся въ залу; не помня себя, съ какимъ-то туманомъ передъ глазами, отъ котораго будто кружилось все, и будто потухали свѣчи, онъ приблизился къ пюпитру. Чрезъ мгновенье скомканная записка была въ его карманѣ. Быстрыми шагами догналъ онъ нѣсколькихъ человѣкъ, еще бесѣдовавшихъ въ сосѣдней съ столовою горницѣ, и вмѣстѣ съ ними вступилъ въ столовую.

И записка эта въ боковомъ карманѣ камзола гетмана жгла его въ продолженіе всего ужина. A что если хватится государь? Пошлютъ за запиской и ее не найдутъ! Государь такой человѣкъ, что способенъ, полушутя, приказать немедленно запереть двери, раздѣть, или просто обыскать всѣхъ! записка скомканная найдется въ его карманѣ! И онъ будетъ въ Сибири!

«Нѣтъ! съѣмъ!» рѣшилъ гетманъ, но, однако, не успокоился. И будто въ ожиданіи этого рѣдкаго блюда онъ не только не ѣлъ ничего, но сидѣлъ, тяжело переводя дыханіе и не смѣя ни разу взглянуть на Теплова. Онъ чувствовалъ, что тотъ не спускаетъ съ него взгляда и вопросительно впивается въ него глазами, но не отвѣчалъ… даже взглядомъ.

Черезъ часъ или полтора веселая, слегка захмѣлѣвшая, компанія расходилась и разъѣзжалась. Государь, довольно веселый, но сильно уставшій, послалъ Гудовича за своей скрипкой въ залу.

— A то и другую мнѣ разобьетъ кто-нибудь! вымолвилъ онъ.

Гудовичъ лѣниво пошелъ въ залу, взялъ скрипку, вспомнилъ о запискѣ взволнованной графини и, не видя ее на пюпитрѣ, удивился. Онъ помнилъ хорошо, что государь не бралъ ея, уходя ужинать.

«Ну, и чертъ съ ней! подумалъ онъ. Маргариткины штуки! И чего она выходила, да еще, кажись, ревѣла. Вернулась съ распухлыми глазищами».

Еще черезъ часъ весь Ораніенбаумскій дворецъ спалъ безпробудно!

На утро Маргарита, проснувшись, вспомнила все случившееся наканунѣ, и съ первыхъ минутъ пробужденія для нея начался день такой же тревожный.

Лотхенъ положительно нигдѣ не было, она скрылась. Mapгарита знала ее давно, любила, вѣрила ея честности, но тѣмъ не менѣе прежде всего бросилась къ тому комоду, гдѣ лежали ея брилліанты и деньги. Все было цѣло. Затѣмъ она вспомнила о бумагѣ и, сдѣлавъ наскоро пакетъ, хотѣла переслать его государю, но рѣшила, что это невозможно, что надо дождаться свиданія и передать лично. Нѣсколько разъ спрашивала она, поднялся ли государь и можетъ-ли она его видѣть, но получала въ отвѣтъ, что государь спитъ.

Наконецъ, около двухъ часовъ дня, графинѣ подали письмо. Она быстро распечатала его, пробѣжала глазами и опустила руки.

— Что! вымолвила она вслухъ сама себѣ. — Какъ! Лотхенъ! Что я съ ума схожу?!

И она снова пробѣжала письмо. Нѣтъ, это ей не чудится! Она не бредитъ! Это длинное нѣмецкое письмо, красиво написанное кѣмъ-то, подписано каракулями, изображающими «Лотхенъ». То, что говорится въ немъ, было бы нелѣпой шуткой, безсмыслицей и поэтому должно быть правдой. Содержаніе письма, которое подписала Лотхенъ каракулями, дѣйствительно, должно было изумить Маргариту.

Лотхенъ начинала съ того, что просила у графини, которую исвренно любила и любитъ по-прежнему, прощеніе. Смыслъ длиннаго письма былъ слѣдующій:

«Всякій самъ за себя, — писала она. — Вы старались для себя и достигли того величія, на которомъ отъ всей души желаю вамъ остаться. Я стремилась къ другому и тоже достигла и тоже, надѣюсь, долго удержу то, что съумѣла завоевать. Ваше положеніе настолько высоко, что вы не можете мнѣ завидовать и не должны на меня сердиться. Покуда вы безумствовали, полюбивъ мальчишку, который васъ могъ погубить и, по счастью, не погубилъ, я тоже устраивала свою судьбу. Теперь я въ домѣ графа Іоанна Іоанновича полная хозяйка надъ всѣмъ, а равно и надъ нимъ самимъ. Но этого мнѣ мало. Я слишкомъ самолюбива, чтобы удовольствоваться ролью простой любовницы, и надѣюсь, что вскорѣ буду носить ту же фамилію, которую носите вы. Да, liebe Gräfin, я надѣюсь, и даже скоро быть графиней Шарлотой Скабронской, а покуда остаюсь

любящая васъ „Лотхенъ“».

Маргарита такъ потерялась отъ этого письма, что не знала, что дѣлать. Наконецъ, она расхохоталась и произнесла вслухъ:

— Ну, Лотхенъ, Этого я, признаюсь, отъ тебя не ожидала.

Дѣйствительно, Лотхенъ не лгала въ письмѣ и въ эту минуту, когда Маргарита читала его, веселая нѣмка, «верченая», какъ звалъ ее когда-то Іоаннъ Іоанновичъ, была у него въ отведенныхъ ей горницахъ и властвовала въ домѣ.