Дмитрий Дмитриев - Два императора

К двенадцатому октября Москва очистилась от французов: они выступили на Калужскую дорогу.

Мюрат, неаполитанский король, был наголову разбит под Тарутином: множество повозок, орудий и пленных досталось нам.

Оставляя Москву, неприятель хотел взорвать наш священный Кремль: под Кремль были сделаны подкопы, туда вкатили бочки с порохом — и что созидалось веками, то мстительный враг хотел уничтожить в один час. Но Господь сохранил Кремль. «Дивен Бог во святых Его! Стены кремлёвские и почти все здания взлетели на воздух, а соборы и храмы, вмещающие мощи святых, остались целы и невредимы, в знамение милосердия Господня к царю и царству русскому», — так писал генерал Иловайский [87] Из прославившихся в Отечественную войну почти двух десятков Иловайских здесь имеется в виду Иловайский 4-й, Иван Дмитриевич (1767–1826), генерал-майор, командир Донского казачьего полка. от двенадцатого октября 1812 года. Он первый со своими казаками въехал в оставленную неприятелем Москву.

И вот, спустя дня три после выхода французов, утром с колокольни Страстного монастыря раздался торжественный звон в большой колокол. Ему вторили и другие колокола с уцелевших колоколен.

Шесть недель пробыли французы в Москве, и за всё это время ни разу не оглашалась Белокаменная колокольным звоном. Москва освобождена! Москва воскресла!

Наши солдаты расположились бивуаком в Тарутине; они с нетерпением ждали сразиться с Наполеоном и с лихвою отомстить ему за Москву. Наше войско было сыто, обуто и одето, а злополучная французская армия находилась в самом ужасном положении: голодная, изнурённая, прикрытая лохмотьями. Некоторые, за неимением одежды, кутались от холода в женские куцавейки, в телогрейки, в юбки, в шали. Жалкий вид представляла эта некогда великая армия.

Покидая Москву, Наполеон ещё, видно, не терял надежды и хвастливо сказал своим солдатам:

— Я поведу вас на хорошие зимние квартиры, и если на дороге попадутся мне русские, то я уничтожу их.

Это были одни только слова: французскому войску суждено было погибнуть в России. Немногие уцелели и вернулись на родину. Большая часть французов нашла себе могилу в снегах России.

Однажды полковник Зарницкий, едва только вышел из своего барака и направился к полку, который расположен был в Тарутине вместе с другими полками, увидал идущего ему навстречу молодого гусарского офицера с Георгиевским крестом на груди.

— Здравствуйте, господин полковник, — отдавая честь Петру Петровичу, проговорил офицер.

— Боже! Неужели это вы! — радостным голосом воскликнул полковник, крепко пожимая руку молодого офицера.

— Узнали?

— Ещё бы мне не узнать вас! Да вы так мало переменились.

— А ведь давно мы с вами не видались, Пётр Петрович.

— Да, да, почти шесть лет прошло. Да что же мы тут разговариваем, ко мне в барак милости прошу.

Зарницкий вернулся в свой барак и привёл с собою гостя, или, скорее, гостью — молодой гусарский офицер был Надежда Андреевна Дурова, которая служила в Мариупольском гусарском полку под фамилией Александрова.

— Прошу садиться. Щетина, скорее чаю! — суетился Пётр Петрович.

— Зараз, ваше высокородие!

— Здорово, Щетина! — проговорила Дурова старику денщику.

— Здравие желаю, ваше благородие! — ответил тот, вытянувшись в струнку.

— Узнал, старина?

— Ну как не узнать — хорошо помню.

— Спасибо за память — вот тебе на табак, — кавалерист-девица протянула денщику руку с червонцем.

— Покорнейше благодарю, ваше благородие.

— Ну садитесь, моя дорогая, рассказывайте, как это вы попали к нам в Тарутин.

— Сегодня к армии присоединились ещё три полка, в том числе и мой. Я очень обрадовалась, когда узнала, что вы находитесь здесь, в Тарутине, — ответила полковнику Дурова.

— Да, сидим мы здесь и ждём погоды. А ваш полк, Надежда Андреевна, откуда пришёл? — спросил у неё Пётр Петрович.

— С юга. Спешили к Москве — узнали, что Москва в руках французов — повернули к вам.

— Да, в Белокаменной хозяйствует теперь Наполеон со своими солдатами, но недолго ему придётся там похозяйствовать. Голод да холод выгонят его из Москвы.

— Жаль Москву, Пётр Петрович, крепко жаль!

— Что говорить!.. Кажется, я неслезлив, а верите ли, плакал, как баба, проезжая Москвою, после решения главнокомандующего отдать её неприятелю без боя.

— Говорят, в войске был сильный ропот на это решение?

— На старика Кутузова роптали и солдаты, и народ.

— Ну, а вы, Пётр Петрович, одобряете решение главнокомандующего?

— Видите… Он поступил очень обдуманно и дальновидно!.. России нужны солдаты… Под Бородином выбыло из строя около пятидесяти тысяч человек… И если бы произошло сражение под Москвою, то, пожалуй, убили бы ещё столько же, а всё-таки Наполеон вошёл бы в Москву, потому что армия у него больше… Кутузов спас солдат, и этим он оказал России громадную услугу.

— Поймут ли это, Пётр Петрович? Многие упрекают главнокомандующего…

— Не поймут теперь — потомство поймёт и оценит услугу князя Кутузова… Оставим говорить про это… лучше скажите, как вы живёте, служите… Довольны ли начальством? — спросил у Дуровой полковник Зарницкий.

— О, я очень довольна… начальство меня балует, поощряет.

— Так и должно… Вы такая чудная женщина… Ну, а что ваш муж?

— Мы разошлись с ним навсегда.

— Стало быть, вы свободны?

— Свободна, Пётр Петрович… Как ветер в поле, свободна!..

Долго ещё беседовали Пётр Петрович и кавалерист-девица; стали бить зорю, резкий звук барабанов раздался в русском лагере — тогда только Дурова простилась с полковником и отправилась к своему полку.

Что стало с Москвой? Куда девалась её краса? Выжжена, ограблена, разрушена, как будто над Москвой пронёсся страшный ураган и своею силою всё разрушил, всё сокрушил. Сердце москвичей, возвращавшихся на своё пепелище, обливалось кровью… горькие слёзы душили их при взгляде на родной город.

Было октябрьское морозное утро. Несмотря на то что зима ещё не наступала, стояли такие холода, как среди зимы; эти холода и поторопили французов выйти из Москвы.

По выжженной и опустошённой Никольской улице шли две женщины: одна цвела здоровьем и молодостью, другая была болезненная, исхудалая; это были Марья, мать Николая Цыганова, и его жена Глаша.

Во время занятия Москвы французами обе женщины укрывались в Сокольническом лесу; там, у лесничего, в полуразвалившейся хибарке, приютились Марья со своей невесткой; хлеб добывали они в находящейся вблизи Сокольнического леса деревушке, и как только проведали, что французы оставили Москву, обе женщины поспешили в город, где на Остоженке у них был небольшой, но красивой архитектуры домик, хорошо обставленный, который купил Николаю и его матери князь Владимир Иванович Гарин и где тихо и мирно жили они до рокового 1812 года. В этот тяжёлый год Николай пошёл в ополченцы, а его мать и жена укрылись от неприятеля в лесу; всё, что составляло ценность, взяли они частью с собою, а частью зарыли глубоко в своём саду. Теперь, когда миновала лихая пора, Марья и Глаша возвращались в своё жилище; шли они тихо, робко оглядываясь по сторонам; Марья от усталости едва волочила ноги.