Дмитрий Вонляр-Лярский - Грех у двери (Петербург)

Императору захотелось наконец отделаться от письма. Он попробовал спрятать его в боковой карман доломана, но конверт не влезал. Пришлось изловчиться, отстегнуть одной рукой костылёк на груди и сунуть письмо под орденскую ленту: добротный глянцевитый шёлк топорщился.

Только тут Адашев обратил внимание на другую руку императора. Она была заметно короче. Недоразвитая кисть в перчатке лежала на эфесе сабли, а ножны незаметно прикреплены были к обшлагу ремешком. Рядом с правой, такой подвижной, сверкающей и властной, эта левая рука казалась ещё беспомощнее. Увлечённый наблюдениями, Адашев вздрогнул, когда император заговорил снова.

— Вернувшись, передайте… — Он перебил себя: — Я вас ещё увижу! — И официально, милостивым тоном заговорил с Репениным: — Мне особенно приятно, полковник, что моими, гусарами командует блестящий потомок славного полководца.

К этой заранее заготовленной фразе монарх, точно невзначай, добавил:

— Всякий старый дворянин чтит прошлое и понимает семейные традиции.

Затем с полным знанием дела он начал расспрашивать про полк.

Репенин был сразу покорён. Предубеждённость, враждебный холодок, ирония исчезли вовсе. Он приосанился.

«Вид весёлый, но без улыбки», — вспомнилось Адашеву наставление из старинного воинского устава о том, как надо отвечать начальству.

Репенин стал докладывать по-немецки, уверенно, неторопливо, словно на простом инспекторском смотру. Он говорил про новобранцев, манежную езду, ковку… Чувствовалось, что каждая мелочь повседневной, одуряюще однообразной полковой жизни представляет для него свою особую прелесть.

«Чудак! — решил Адашев. — Молодая жена… Сто тысяч десятин… А живёт службой и точно священнодействует!»

Император, как ни странно, слушал Репенина с возрастающим вниманием. Людей самостоятельных, принципиальных и чуждых лести он смолоду не терпел и привык осаживать. Ему хотелось, чтобы перед ним, наследственным носителем мистической власти, всё беспрекословно склонялось и трепетало. Но почему-то именно Репенин всей своей независимостью не вызывал в нём раздражения, наоборот, скорее нравился ему.

Только присущее монархам ощущение времени заставило императора оторваться наконец от Репенина. Он обошёл поочерёдно остальных русских офицеров. Дойдя до вахмистра, громко по-русски поздоровался и с видимым удовольствием вслушался в традиционный уставной солдатский ответ.

— Was fur eine Brust! [40] Что за грудь! (нем.). — воскликнул император, одобрительно оглядывая богатырское сложение загорелого, как голенище, молодого кавалериста. — Откуда родом? — спросил он.

Репенин перевёл вопрос.

— Нижегородской губернии, Васильсурского уезда, Козьмищенской волости, села Прокудина, — одним духом звонко отчеканил вахмистр густой октавой.

Репенин перевёл.

— Чем занимался дома?

— Хлебопашеством.

Господствующее великорусское племя… На мгновение монарх задумался: их одних там восемьдесят миллионов! [41] По данным первой всеобщей переписи населения в 1897 году, в России насчитывалось 112,14 миллиона сельских жителей.

Похлопав вахмистра по крепкому широкому плечу, император убедился, что он точно вылит весь из цельного металла.

— Замечательный боевой материал, — сказал он вслух, а у самого в голове мелькнуло: «Какой красавец это дитя природы!..»

Он опять, молча, обмерил вахмистра медленным пристальным взглядом.

Уловив этот взгляд, Адашев поморщился: гвардейская молодёжь… вилла Круппа… разгул на Корфу… Неужели всё правда?

Точно опасаясь кривотолков, император поспешил придать своей минутной паузе официальное значение.

— В знак неизменного благоволения к полку, — сказал он торжественно, обращаясь как бы ко всем русским вместе, — жалую молодцу вахмистру орден. Армия таких солдат покорила бы, пожалуй, весь мир, — с деланной восторженностью обратился он к генералу.

— По примеру римлян полагаю, что с предводителем-львом достаточно и баранов, — прищёлкнул шпорами генерал, почтительно подавая монарху раскрытую сафьяновую коробочку.

— Полоний!.. [42] Полоний!.. — намёк на придворного вельможу Полония, персонаж трагедии Шекспира «Гамлет, принц датский». — самодовольно усмехнулся император, падкий, видимо, и на такую лесть.

Он взял из коробочки крестик на синей ленточке и театрально вручил побагровевшему вахмистру. Дав затем понять одним кивком, что приём русских окончен и что они свободны, император en camarade [43] Дружески (фр.). остановил Репенина за локоть.

— Grussen Sie die Tante Olga. [44] Мой привет тёте Ольге (нем.).

Он улыбнулся с неофициальной приветливостью и протянул руку.

Загремев саблями и шпорами, русские толпой вышли на крыльцо.

— Ты доволен! — полувопросительно, как всегда, сказал Репенину Адашев.

Заграждаясь шапкой, он чиркал спичку за спичкой, чтобы закурить на ветру папиросу.

— Что ни говори, — ответил Репенин, старательно раздувая толстый фитиль своего портсигара, — что ни говори, а ведь он, как в книжках: every inch a king [45] В каждом вершке — король (англ.). .

Сняв парадную форму, русские разбрелись по роминтенской усадьбе. Господский замок; службы, псарня — всё, вплоть до охотничьих сторожек, было выполнено по архитектурным наброскам самого императора.

Репениным и Адашевым занялся гофмаршал.

— Sa majeste m'intime de vous faire les honneurs du domaine [46] Не пожелаете ли обозреть поместье; его величество поручает мне быть за хозяина (фр.). , — сказал он и повёл знакомиться с высшими по рангу приближёнными императорской четы.

Вся его фигура, от расчёсанных редеющих волос до пикейного [47] Пикейный — сделанный из пике, хлопчатобумажной или шёлковой ткани с рельефным узором. жилета с золотыми пуговицами, казалась живой иллюстрацией к придворному календарю.

На площадке перед свитским домиком сидели, греясь на солнце, две пожилые дамы. Гофмейстерина, апоплексическая старуха с профилем попугая, заботливо следила за тем, как усатый гайдук поил кофе со сливками её любимую моську. Камер-фрейлина, молодящаяся дева лет за пятьдесят, с наивно поднятыми бровями и атласным бантом на шее, занятая вязанием, беспрерывно постукивала черепаховыми спицами, то и дело подёргивая громадный клубок светлой шерсти.

Моська встретила подошедших мужчин хриплым лаем, напоминавшим карканье подстреленной вороны. Гофмейстерина подхватила свою любимицу и предусмотрительно взяла к себе на колени.

— Счастливица баронесса удостоена опять монаршей милостью, — поспешила объявить она гофмаршалу, показывая глазами на пергаментную папку, торчавшую из рабочей корзины соседки.

Гофмаршал потянулся за папкой: