Дэвид Мэдсен - Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению

Посмотрев на нас обоих ласковым, но торжественным взглядом, он воскликнул:

– Пеппе и Барбара, любимые дети Отца и Спасителя Иисуса Христа, вы, которые были крещены его святым именем: отрекитесь ото всех идолов и кумиров и презирайте самый святотатственный идол из всех, то есть плотское тело. Очистите сердца от всех демонов нечистоты и заблуждения, чтобы сердца ваши мог посетить Отец и они могли наполниться славой его небесного света! Знайте, что вы вечны и бессмертны, и пусть же смерть сама умрет в вас!

Затем магистр прочел несколько молитв из Rituel de Lyons, которые мне запрещено здесь приводить. Когда он закончил читать, мы по очереди подошли к нему. Он опустил указательный палец в чашу с водой и помазал нам лбы, ладони и стопы, говоря:

– Сын света, войди в общину верующих ныне и присно. Иисус! Иисус! Иисус!

Затем магистр дал нам поцеловать Евангелие от Иоанна.

Взяв нас под руку, он отвел Барбару к женщине, а меня к мужчинам, и мы обменялись поцелуями.

Нагибаясь, каждый мужчина осторожно и нежно прикасался ненадолго своими губами к моим. Затем мы обнимались. Я увидел, что Барбара и та женщина стоят, крепко прижавшись друг к другу. После этого вся компания, с магистром во главе, разразилась долгими теплыми и радушными аплодисментами. Признаюсь, это очень меня тронуло.

Ритуал завершился еще одной молитвой из книги Rituel de Lyons, которую, к сожалению, мне тоже не позволено здесь воспроизвести.

– Сегодня вечером, – сказал магистр, когда мы выходили из часовни, – ты и Барбара впервые примете участие в Ритуале отречения. Теперь, когда вы полноправные члены общины верующих, вам не просто можно присутствовать, от вас требуется присутствие.

Тогда я этого еще не знал, но участию в Ритуале отречения суждено было избавить меня от последних остатков прежней жизни и, более того, сделать меня почти неуязвимым для эмоциональных потрясений. Увидите сами.

Из женщин я узнал только ту, что присутствовала на недавней церемонии, когда нас торжественно принимали в общину верующих. Там находились еще четыре женщины и шестеро мужчин; почти все они были молоды, и никто из них (так казалось) не имел физических изъянов. Я волновался, не будет ли из-за этого нам с Барбарой неловко. В небольшой передней перед входом в часовню мы разделись (и мужчины и женщины вместе) и надели длинные свободные серебряные одеяния. У каждого на груди черным цветом был изображен какой-нибудь гностический знак или символ. Каждый из нас подпоясался черным кожаным поясом с серебряной пряжкой, вид которой был довольно любопытен:

Позднее мне сказали, что Совершенные у Catharistae носили точно такие же пояса и что пояс магистра когда-то принадлежал Бертрану Марти, епископу катаров, жившему двести лет назад в Лангедоке во Франции. Мое серебряное одеяние сшито было либо для ребенка, либо специально для меня, так как по длине оно подходило мне в самый раз. На ногах у нас не было ни башмаков, ни сандалий.

Невозможно было не поддаться влиянию атмосферы одухотворенности, когда мы парами вошли в часовню, украшенную расставленными в определенном художественном порядке горшками и вазами со свежими цветами. Даже черная Мадонна на алтаре казалась живой, производилось впечатление, что она шевелится, оставаясь безмятежно спокойной и неподвижной. Чувствовался тонкий аромат какого-то древесного благовония. Последний золотой свет умирающего вечера за окнами просачивался внутрь и смешивался с сиянием свечей, окрашивая наши лица насыщенным янтарным цветом, а наши серебряные одеяния мерцали раскаленной патиной. Нас окутывала тишина глубокая, приятно волнующая и благоговейная. Она впитывала в себя все страхи и сомнения (во всяком случае, мои страхи и сомнения), все не выраженное словами нетерпение и нерешительность, подобно тому, как губка впитывает воду.

Наконец, когда мы встали полукругом перед алтарем, тишину нарушил благозвучный голос магистра, нашего иерофанта:

– Блаженный апостол Фома писал так: «Сказали ученики его: Когда ты нам явишься и когда мы тебя узрим? Иисус сказал: Когда вы разденетесь и не будете стыдиться, и возьмете свою одежду и положите ее себе под ноги, как малые дети, и будете ступать по ней, тогда узрите сына живых. И вы не будете бояться».

Мы один за другим (кроме магистра) стали расстегивать пояса, стягивать одеяние через голову, оставаясь нагими, и аккуратно класть ее себе под ноги. Признаюсь, что когда очередь дошла до меня, я начал немного волноваться. Но я разделся. Я встал на свою одежду и попытался выпрямиться – волосатый карлик, убогое существо. Но не было ни любопытных взглядов, ни жалостливо искривленных губ, и я почувствовал себя равным среди равных, почувствовал, что у меня такое же положение, что и у всех остальных участников Ритуала. Я был сильно растроган. Я не мог не заметить, что у Барбары, которая стояла против меня с другой стороны алтаря, были прекрасные, полные груди. Вообще-то она была действительно красивой, и при других обстоятельствах я бы пожалел ее из-за того, что у нее нет рук. Однако сейчас ничего нельзя было чувствовать, кроме огромной гордости за то, кто мы есть, и от того, чем мы сейчас занимаемся. Не могу также не сознаться в том, что для меня вся ситуация втайне была эротичной. Моя приверженность тому, что я к тому моменту узнал о нашей гностической философии, была безгранична, я понимал и одобрял то, что гностики отвергают цели плотских побуждений. Но когда вокруг вздымаются и опадают обнаженные груди, когда начинает подрагивать расслабленный пенис, а рядом в свете лучей вспыхивает пламенем медно-рыжий кустик лобковых волос, невозможно не почувствовать, как сильный поток возбуждения проходит по всему нутру и, поднимаясь на поверхность, приятно щекочет кожу мурашками. Конечно, это было бы невозможно, если бы меня заставили почувствовать себя мерзким, уродливым или отвратительным. Мысль о том, что все безоговорочно принимали меня таким, каким я был, обвевала теплом, и это свидетельствовало об истинной связи (я имею в виду то, что мы были действительно частью друг друга, что мы действительно были крепко-накрепко связаны), а там, где присутствует тепло такой эмоциональной связи, скоро возникает и мысль о физической близости. Ubi caritas et amor, Deus ibi est, вполне может быть, но также присутствует и спокойное наслаждение тщательно сдерживаемым желанием. Erosque ibi est.

– Спаситель сказал: «Плотское тело изменчиво, а то, что изменчиво, погибает и перестает быть, и больше нет у него надежды на жизнь. Ибо плотское тело воистину есть животное. Не плод ли оно полового соития, как и тела всех животных? Если же плотское тело от полового соития, как оно может отличаться от тела животного? И поэтому вы – дети до тех пор, пока не повзрослеете».