Владимир Москалев - Екатерина Медичи

В начале марта Екатерина внезапно заболела, и ее сын Генрих был в отчаянии, так как не знал на что решиться: дело в том, что к нему только что прибыло подкрепление, это были рейтары Вильгельма Саксонского. Пора было выступать в поход, но он все медлил, ожидая выздоровления матери и ее совета. Наконец, по рекомендации своих маршалов, он двинулся на юг Франции.

Но почти в то же время в лагерь адмирала прибыл гонец с известием, что католики проснулись после зимней спячки, получили подкрепление из Германии и теперь готовятся к наступлению. Не раздумывая, имея в своем распоряжении, помимо своих солдат, еще англичан и их пушки, адмирал дал сигнал к выступлению; надеясь на нерешительность Генриха, он рассчитывает застать его врасплох, но сначала решил обойти с юга Коньяк, дабы не опоздать. Он не знал, что армия брата короля уже в походе.

10 марта протестантское войско под командованием адмирала Колиньи покинуло Ла Рошель и ускоренным маршем устремилось на Коньяк. Полки противников встретились у городка Жарнак на левом берегу Шаранты.

Оба войска увидели друг друга в шесть часов вечера, но решили отложить сражение до утра. Ночью 12 марта герцог Анжуйский форсировал реку и с рассветом напал на ничего не подозревающих гугенотов. Началось кровопролитное сражение.

Что касается Конде, то он ждал в Периге вождей южных гугенотских областей с войсками, а затем намеревался идти навстречу герцогу Баварскому. Таков был их с адмиралом план. О начавшемся сражении принц еще не знал, ожидая известия от адмирала.

Тем временем баронесса де Савуази одиннадцатого вечером въехала в ворота Периге. Провожающие Камиллу солдаты из местного ополчения указали ей на дом, в котором находилась штаб-квартира Конде.

Принц был в комнате один. При виде вошедшей дамы он поначалу замер, потом шагнув навстречу гостье, припал к ее руке жарким поцелуем.

— Бог мой, могу ли я верить своим глазам! Это вы, баронесса де Савуази!.. Впрочем, теперь уже госпожа де Лесдигьер. Но каким чудом, мадам? Чего ради вы оказались здесь, да еще в такую смутную пору? Уж не запоздалое ли сожаление о недостатке внимания к Людовику Бурбону привело вас сюда? — И он лукаво улыбнулся.

— Ах, ваше высочество, вы все так же неотразимы в обращении с дамами, каким я знала вас когда-то в Лувре.

— Увы, мадам, меняются времена, чередуются события, но люди остаются теми же, что и были, с той лишь разницей, что имеют слабость умирать.

— Я как раз, поэтому и приехала сюда, ваше высочество…

— Называйте меня просто принц.

— Чтобы поговорить с вами о…

— О смерти? Не находите ли вы это пустым занятием, годящимся только для священников и монахов, без конца трезвонящих с амвонов о жизни загробной, о рае на небесах или аде, но в конечном счете все о той же смерти? Полно, мадам, тема эта не для нас. Поговорим лучше о том, как я здесь ужасно скучаю; ваш приезд для меня будто луч света, пронзивший мрак этого жилища, осветивший все вокруг и заискрившийся на стенах и золоченых рамах этих картин причудливыми отблесками и узорами, услаждающими глаз. Боже мой, — Конде снова склонился и поцеловал ручку Камиллы, — кто бы мог подумать, что баронесса де Савуази собственной персоной пожалует в гости к принцу Конде!

Камилла молча, выслушала бурные словоизлияния принца, потом, погасив дежурную улыбку, быстро, без всякого перехода, спросила:

— Известно ли вам, что не сегодня завтра начнется битва близ Коньяка?

На принца будто вылили ушат холодной воды. Он сразу посуровел, веселость пропала, и он озабоченно спросил:

— Битва?.. Прошу простить меня, мадам, — внезапно добавил он, — но я начинаю понимать, что вы приехали ко мне не ради забавы.

— Я рада, что вы догадались об этом.

Она поискала глазами, куда бы сесть. Конде с готовностью пододвинул ей кресло с высокой спинкой, сам сел напротив.

— Итак, я слушаю вас, мадам. Но прежде всего, откуда вы? Кто вас послал?

— Меня послала моя совесть, долг чести, обязывающий меня если и не вступать в ряды гонимых и оскорбленных, то хотя бы помочь им. Меня послала принцесса Диана Ангулемская, затем герцогиня Д'Этамп и, наконец, меня послали гугеноты всей страны, готовые отдать свои жизни за единую жизнь их вождя.

Конде нахмурился и произнес:

— Говорите, баронесса, и если дело действительно столь серьезно, как вам представляется, мы вместе подумаем, что предпринять.

И Камилла рассказала Конде все, что ей было известно о готовящемся заговоре против него.

— Нет, это просто уму непостижимо! — воскликнул он, меряя шагам комнату, сложив руки на груди. — Да Колиньи лучше даст изорвать себя на куски, но не обратится ко мне за помощью, уж мне-то это известно! Я, признаться, был бы удивлен, если ба так случилось на самом деде.

— Почему же это? Разве у гугенотов не принято помогать друг другу?

— Это дело чести, мадам. Имея армию почти в пятнадцать тысяч солдат, стыдно звать на помощь человека, у которого их не наберется и пятисот.

— И все же король рассчитывает на это; он уверен, что вы не усидите на месте, едва узнаете о начавшемся сражении.

— Сейчас я думаю не об этом. Наша дружба с адмиралом в последнее время разладилась, и именно по этой причине он и не позовет меня, чтобы в случае победы присвоить всю славу себе. Но он может позвать меня с другой целью, чтобы, прикрываясь мною, как щитом, ускользнуть с остатками армии в случае поражения.

— Вы полагаете, он может пожертвовать вами, принцем крови?

— Сможет. И опять лавры достанутся ему, поскольку он сумел сберечь войско.

— Это чудовищно! Как вы можете бороться против общего врага, если между вами нет единства?

Принц ничего не ответил, только мрачно усмехнулся.

— Что же стало причиной вашей внезапно появившейся неприязни друг к другу? — спросила Камилла.

— Это произошло не внезапно. Он зол на меня за мое легкомыслие в обращении с женщинами — вероятно, потому что сам напрочь этого лишен — и каждый раз повторяет мне, что полководец должен быть суровым и серьезным, иметь холодный ум и горячее сердце. В противном случае он просто фигляр, на которого жалко смотреть.

— И он не признает за вами ни одного из этих качеств?

— Только последнее. Да и то, по его словам, оно годится лишь для женщин. К сожалению, наши с ним разногласия по этому поводу начались давно, когда мы жили еще в Париже и были дружны с королем, но король уже тогда знал о них. Именно эту больную струну он и тронул сейчас, вернее, его мать. Она прекрасно понимает, что я немедленно помчусь на помощь адмиралу и поэтому посылает ко мне гонца якобы от его имени. Екатерина Медичи выиграет в случае, если мне удастся прорваться через ее заслоны, и гугеноты победят. Адмирал не простит мне вмешательства в сражение, которого он у меня не просил. Она выиграет и в том случае, если меня схватят по дороге, так как одним врагом станет меньше. Останутся только Колиньи и наваррская королева. С этими ей справиться будет легче, достаточно обратиться к Испании и взять Наварру в кольцо. Оставшись один, Колиньи будет обречен.