Владимир Москалев - Екатерина Медичи

— Что же вы предпримете в случае моего неповиновения?

— Я выпровожу отсюда ваших храбрецов, а если они не подчинятся, прикажу убить их на месте. Вас же, ваше преосвященство, именем короля я арестую за неповиновение его приказу.

— Вы далеко пойдете, господин Крийон. Ваше рвение похвально, но короли не вечны, да и вы тоже сделаны не из железа, — прошипел кардинал.

— Ваше преосвященство, прикажите своим людям убраться отсюда, — холодно проговорил Крийон.

И гвардейцы по знаку своего начальника тотчас вытащили шпаги из ножен.

— Вы наживаете себе большого врага, господин Крийон. Берегитесь, это может вам здорово навредить.

Поняв, что вынужден подчиниться, кардинал дал знак. Его солдаты, видя такой оборот дела, тотчас разошлись в стороны.

— Вот так будет лучше, — спокойно произнес Крийон. — А теперь, капитан, следуйте за мной, ибо без моей охраны, боюсь, вам не пробраться по дворцу. Видно, ваша голова чересчур дорого стоит, коли ее хотят заполучить такие охотники. Пойдемте, мне надлежит до конца выполнить приказ, данный мне его величеством.

Через некоторое время они уже прощались у ворот замка. Крийон держал в поводу коня. Лесдигьер, опустив голову, стоял рядом.

— Куда же ты теперь, Франсуа? — спросил Крийон.

— В Ла Рошель.

— Но ведь там гугеноты.

— Вот и отлично. Я был и останусь одним из них.

— Ты переменишь веру?

— Я сохранил в душе веру моего отца, теперь уже открыто вернусь к ней.

— Это твое последнее слово?

— Да. Моего отца уже нет в живых, его замок разграбили католики, а самого повесили. К чему мне теперь месса, Луи? Мою жену убили, Шомберг погиб у меня на глазах, принца Конде, этого бесстрашного воина и полководца, убил этот негодяй герцог Анжуйский, по моим собственным следам крадется инквизиция. А потому я отправляюсь в Ла Рошель к Жанне Д'Альбре. Отныне я буду служить ей, теперь она — моя королева.

— Черт побери, Франсуа, — растроганно проговорил Крийон, — ей-богу, я отправился бы с тобой, но я дал клятву королю и не могу нарушить своего слова, не поступившись при этом своей честью.

— Прощай, Луи, быть может, мы с тобой еще встретимся.

— Прощай.

Они от души обнялись. Лесдигьер вскочил в седло и помчался по дороге, ведущей в Ла Рошель.

Осталось досказать немногое. В Ла Рошели Лесдигьер узнал, что Камиллу похоронили в семейной усыпальнице замка Савуази. Оба юных принца, живые и невредимые, присутствовали там при погребении. Генрих Наваррский рассказал, как вернулся из леса со своим маленьким отрядом, взял тела Шомберга и Камиллы и отвез их в Коньяк. Камилла была уже мертва, пуля попала ей в сердце, но Шомберга удалось спасти, несмотря на то, что на теле его не осталось живого места. Узнав об этом, Лесдигьер тут же поехал в Коньяк. Какова же была его радость, когда он увидел лежащего в постели Шомберга! Он горячо обнял его, несмотря на все протесты врачей, и сел рядом, у его изголовья. Оба плакали, не стыдясь своих слез, ибо каждый, оставшись один, искренне горевал о потере горячо любимого друга.

Узнав о решении Лесдигьера, Шомберг ответил ему:

— Я не оставлю тебя, Франсуа, и пойду с тобой. Совсем недавно я узнал, что мою возлюбленную Жанну убили солдаты где-то близ Парижа; мой хозяин, старый коннетабль Монморанси, давно умер, мой лучший друг вновь станет кальвинистом… так зачем мне быть католиком? Чтобы служить этому негодяю герцогу Анжуйскому? Я предпочитаю быть рядом с тобой и отдать за тебя жизнь, когда потребуется?

Лесдигьер склонился к руке Шомберга и поцеловал ее. Шомберг отвернулся к стене, тщетно пытаясь заглушить рыдания.

На следующий день Лесдигьер отправился в замок барона де Савуази.

1569–1570 годы. Нет нужды подробно описывать этот отрезок истории Франции. Об этом времени достаточно красноречиво повествуют Брактом, Жлула, Кастедло, Манн, Генти, Кендюк, Рабютен, Соваль, Эрланже и другие. К чему состязаться с ними, — особенно с теми, кто был очевидцем этих событий, — лучше и правдивее все равно не написать, да и незачем, рискуешь только оказаться если не плагиатором, то бездарным подражателем. Впрочем, можно добавить что-то свое, увеличить объем материала; но к чему? Не проще ли сделать наоборот: вкратце объяснить то, что происходило после Жарнака и позицию правительства перед подписанием мирного договора с гугенотами в следующем году? Так и надо поступить. Читатель, таким образом, сможет проследить за дальнейшей жизнью полюбившихся ему героев и одновременно будет иметь общее представление об обстановке, сложившейся во французском государстве к тому времени. Это избавит его от необходимости рыться в романах, записках, исследованиях, воспоминаниях, мемуарах и учебниках, для того чтобы воссоздать в своем воображении картину истории Франции накануне договора в Сен-Жермене. Думается, автор будет солидарен в этом вопросе с читателем, которого, надо полагать, судьба жившего в то время Лесдигьера, фоном для рассказа о которой и служат описываемые события, интересует куда больше, нежели ход общественной мысли того времени.

Итак, прежде надо вскопать землю, удобрить ее и сделать грядки, а уж потом сажать туда семена. Установив это, я и закончу беглыми зарисовками 1569 год и приступлю к году 1570-му.

…Насладившись смертью Конде, но продолжая испытывать жгучую ненависть к остальным вождям гугенотов, королева-мать Екатерина Медичи назначила премии за головы двух основных ее врагов — за Колиньи 50 тысяч экю, и за Д'Андело — 20. А сама в присутствии испанского посла Д'Алавы занималась колдовством, творя обряды над бронзовыми, восковыми и даже тряпичными фигурками братьев Шатильонов. Именно подобным сверхъестественным силам посол приписал убийство принца Конде, о чем и сообщил в Испанию своему королю. Тот ответил, что ожидает такого же чуда и в отношении остальных главарей, но все же не мешало бы королеве Франции освоить и другие методы, которые не раз уже оправдывали себя и которым в нынешнее время надлежит отдать предпочтение.

Д'Алава показал это письмо королеве. Она и сама понимала, что надо менять тактику, и у нее были для этого люди, один из которых был слугой у адмирала. Именно он и подсыпал однажды смертоносный порошок в кувшин с вином, стоявший на столе, за которым ужинали адмирал и его брат.

Тело Д'Андело было сплошь покрыто ранами, которые иногда начинали кровоточить. За несколько дней до рокового вечера гугеноты, узнав, что Вольфганг Баварский движется через Бургундию с большим войском, начали собираться в поход. Решили взять с собой пушки, которые — и надо же было такому случиться! — расставлены были вокруг дома Д'Андело и за время своего бездействия порядком увязли в грязи. Д'Андело приказал переместить пушки к воротам и сам принялся помогать, ибо был силен телом и духом, но вдруг побледнел и рухнул на колени. Подбежавший врач, раздев его, обнаружив на его теле многочисленные кровоподтеки; кровь струилась из ран, большинство из них Д'Андело получил в Бретанском походе и которые теперь открылись, не успев полностью зажить.