Алексей Бакулин - Недотёпы

Кто-то пнул его в бок. Сильвестр задрал голову и увидел над собою некую безформенную тень — очевидно, человека. Снова его пнули, на этот раз чувствительно, по почкам. Усатое лицо склонилось над ним — незнакомое, свирепое, устрашающее. Раскрылся тонкогубый широкий рот, показались жёлтые кривые зубы, язык шевельнулся…

— Живой, гадюка! — сказал человек.

— Все живые остались, — подтвердил кто-то невидимый. — Одного только разнесло по косточкам.

— Подумай, Никола: они одним выстрелом четверых наших уложили, а сами… На бочонке с порохом в небеса летели — и хоть бы что. Заговорённые, это ясно.

— Пожалуй, что заговорённые. Это проверить легко. Давай, я пальну в толстого: если выйдет осечка, значит тут не без колдовства.

На минуту воцарилась тишина. Потом кто-то хихикнул:

— Ну что ты, Никола, так долго целишься? В этакого кабана и за версту не промажешь! Ты ж вплотную к нему стоишь.

До Сильвестра донеслось знакомое рычание атамана. Филипп Филиппыч давал краткие определения всем, кто столпился вокруг него.

— Ругается, гадюка! — сказал кто-то, — Что ж ты, Никола, не стреляешь?

— Не, мужики, я другое придумал, — заторопился Никола, — Вот, если, к примеру, взять этого толстого и привязать на ту берёзу… Да? Видите? Вон, туда.

— Повесить, что ли?

— Да не, не повесить, а прямо к стволу привязать… А потом палить в него с полутораста шагов!.. Как в яблочко!.. Понравится ли такое вам, господа?

Господа задумались.

— Ну, ты, Никола, придумаешь вечно! — сказал кто-то не очень бодро. — Нет, чтобы попросту, — всё бы тебе умственность какую-нибудь…

К беседующим подошёл ещё кто-то. Даже по звуку шагов Сильвестр понял, что это командир.

— О чём, ребятки, беседуем? — пропел мягкий бас, — Что уставились на этого злодея? С ним дело ясное — ствол ко лбу и аминь. Сколько, вы думаете, в его шайке народу было? Человек пятьдесят или поболе? Этих мы поймали, а остальные, как я понимаю, разбежались, — верно я мыслю? Нужно, ребятки, ждать сызнова удара. Сейчас, они соберутся, и тогда нам жарко придётся, — верно я говорю?

«Выходит, не поляки это! — подумал Сильвестр. — По-русски говорят. Значит, казаки! Ещё чище! А может, атаман с ними споётся? Может, и за нас словечко замолвит? Постой-ка… Агафон жив, и атаман жив… Кого ж тогда по косточкам-то разнесло? Погоди… Нас было четверо… Агафон, атаман… Ещё двое… Или Пахом, или… Да, я ведь тоже живой. Стало быть, Пахом. Ну, жаль мужика! Царствие Небесное».

Меж тем разбойники, (или, быть может, всё же поляки? — у двоих речь всё сбивалась на польский) нестройно объясняли командиру николину задумку — использовать атамана в качестве живой мишени.

— Не время ныне, ребятки… — недовольно тянул командир, — Того гляди, они по нам снова ударят, а мы тут бирюльки разведем? Того неможно допустить… Ни, не позволяю. Ствол ко лбу и аминь! Эй, ты, толстый человек, скажи, сколько ваших в деревне спряталось?

Атаман изрыгнул нечто неудобовоспроизводимое.

— Ни, человече, не бранись!.. Ты добром расскажи, всё, как есть, а не то, так мои ребятки приготовят из тебя хороший мадьярский гуляш! Ты бывал у мадьяр? Ни, ты не плюйся: всё равно до меня не доплюнешь, а лучше всё добром рассказывай. Много там, в деревне таких-то как ты толстяков? Ни, ты не брыкайся…

— Пане полковник! Дозвольте, мы его к дереву привяжем! Может он нам с дерева расскажет?

— Ну что с тобой сделаешь, Никола! Ну, привяжи! Только чтобы когда ты будешь привязывать, пусть другие круговую оборону займут. Да поставь трёх человек для охраны величества, — смотри, не забудь! А скажи на милость, что это за люди тут ещё валяются? Это тоже пушкари? А ну, дай-ка я взгляну…

Мягкими шагами подошёл командир к Сильвестру и вырос над ним — высокий, толстый, в длинном красиво расшитом доломане, в польской крошечной шапочке — слегка потыкал его в бог носком красного сапожка, склонился, почти носом к носу, а нос у пана полковника оказался увесистым и горбатым, под носом же курчавились длинные, но тонкие, и словно как натёртые сажей, усы. Посмотрел пан полковник в глаза Сильвестру маленькими своими глазками, и улыбнулся огромным ртом до ушей:

— Эге, молодой русский боярин! Сейчас вижу москвича! Добро. А это кто? Духовного звания? Таких мне не надобно. Разве вот, величество полюбопытствует… непременно должен полюбопытствовать! А что, молодой москвич, может быть, ты мне скажешь, велико ли войско в деревне укрыто? Э?

Сильвестр молча соображал, стоит ли ему говорить правду, не лучше ли будет наврать о великом войске, которое вот-вот ударит и разнесёт в пух эту нелепую шайку. Ну, допустим, совру. А они? Ну, допустим, поверят. И что дальше? Убегут, — а с нами как же? С собой прихватят или пристрелят на месте — скорее всего так и будет. А если правду сказать? Ох, надоумь Господь…

— Так я ведь жду! — хмурился полковник, — Или ты, быть может, язык себе откусил, когда от пушки летел? Такое бывает. Ну-ка, покажи язык!

Сильвестр послушался. Полковник расхохотался. Тут послушник с усилием сел на снегу, помотал головой и жарко заговорил:

— Ну что тебе надо от человека, латынец ты окаянный! Ну видишь, оглушило его взрывом, мозги ещё не улеглись в голове! Нет никого в деревне, никакого войска! Одни в деревне старухи! Был мужик, да и тот на воздух улетел! Что вам тут искать? Нет тут для вас поживы и не ищите! Старухи едва себя прокормить могут, куда им ещё вас кормить? Идите, люди Божии, идите отсюда, не последняя это деревня на русской земле. Ищите пожирней кусок, а нас оставьте, Христа ради!

Полковник внимательно выслушал Агафона и, нахмурившись, спросил:

— А почему я буду тебе верить? Я думаю, что ты говоришь неправду. Войска нет, а пушка, однако, палила! Я думаю, что в деревне скрыто великое войско, и, как только мы повернём, оно ударит нам в тыл! А? Что ты на это скажешь?

Агафон дёрнул плечом — верно, хотел махнуть рукой.

— Ну, оставайся здесь. Пусть войско вам в нос ударит.

Тут издалека донеслись выстрелы и чьи-то трубные вопли. Сильвестр понял, что это казаки привязали-таки атамана на берёзу и теперь упражняются в стрельбе по нему. Полковник оборотился в сторону выстрелов и задумчиво нахмурился. Связанный по рукам и ногам послушник, с кряхтением извиваясь и подпрыгивая на заднице, развернулся в ту же сторону. Некоторое время они молчали. Сильвестру очень хотелось тоже посмотреть, как творится расправа над атаманом, но не хватало сил, чтобы подняться. Выстрелы же и вопли не прекращались. Наконец примчался некто в драном польском кафтане и в русской крестьянской шапке и размахивая руками закричал:

— Да точно они заговорённые! Почитай тридцать раз пальнули, а он всё живой! В кровище весь, и оба уха отстрелены, а всё живой! Орёт, как бык под обухом, — откуда только силы берутся на такой крик?! Другой и не раненый, а только крикнул бы один раз таким криком — и сразу дух вон! Нет, не чисто тут! Чародейство тут! Лучше бы уходить, пане полковнику!