Вадим Каргалов - Русский щит

Уходили из жизни старые соратники Дмитрия Александровича.

В переяславской вотчине тихо преставился воевода Иван Федорович, сам не помнивший, сколько ему лет, — и с царем Батыгой сражался воевода в горестную пору нашествия, и на немцев ходил с князем Александром Ярославичем Невским.

В лесной деревеньке на речке Воре убили смерды тиуна Лаврентия Языковича. Жаден стал тиун на старости лет до неразумного, теснил мужиков, как только мог, и вот — расплата. Великий князь приказал учинить строгий розыск. Мужиков нещадно били батогами, держали в земляной тюрьме-порубе, но виновного так и не нашли.

Грозовой осенней ночью потонул на озере Шлино новгородский купец Прохор Иванович. Безутешный Акимка привез эту весть во Владимир.

Но оставался верный боярин Антоний, опытные воеводы Федор и Фофан, духовник Иона, ныне уже мечтавший о епископском посохе, доблестный Довмонт Псковский, не раз доказавший дружбу, сотник Кузьма, ставший большим военачальником, и еще многие люди, твердо державшие сторону великого князя. Подрастал сын Иван — большак, надежда и опора в старости, наследник великого дела.

Отдыхала Русь от усобиц, от каждодневного страха, от бессмысленного военного расточительства. Только бы не вмешалась Орда…

А в Орде творились дела тревожные и непонятные. Один за другим сменялись ханы: Тудаменгу, Тулабуга, Тохта. За дворцовыми переворотами стоял всемогущий Ногай, безжалостно расправлявшийся с непокорными. Жертвой интриг стала Джикжек-хатунь, благожелательница великого князя Дмитрия. Безмерно возвысился Ногай, чем вызвал ненависть всего ханского рода, и сам сгорел в этой ненависти. Хан Тохта начал против него большую войну, окружил Дешт-и-Кипчак крепкими сторожевыми заставами.

Противники знали силу друг друга и не торопились с решающей битвой. Хан Тохта теснил друзей и союзников Ногая в Орде и за ее пределами. Одним из Ногаевых друзей он считал великого князя Дмитрия, потому что дани из Владимира отвозили не в Сарай, а в ставку Ногая в Дешт-и-Кипчак. На Русь двинулось ордынское карательное войско. И снова к царевичу Дюденю, предводителю татарских туменов, присоединились удельные князья: Андрей Городецкий, Дмитрий Ростовский, Константин Углицкий, Федор Ярославский. Дмитрий Александрович снова отъехал в Псков, а на владимирский великокняжеский стол сел его брат и давнишний соперник Андрей Александрович.

Казалось, повторилось все, что неоднократно бывало раньше. Но это только казалось…

Дюденева рать [97] Дюденевой ратью летописцы называли ордынский поход 1293 года. была той гранью, за которой копившиеся десятилетиями незаметные изменения в жизни Руси стали явными. И в прошлые годы уходили смерды за Волгу, в лесные безопасные места, или к литовским и новгородским рубежам, куда реже добирались татарские рати. Теперь же стронулась с насиженных мест вся Владимиро-Суздальская Русь!

Так вода подмывает исподволь старую мельничную плотину, чтобы потом прорваться бурным неудержимым потоком, оставляя после себя безжизненное илистое дно…

Люди уходили с плодородных владимирских, суздальских и переяславских ополий, вдоль и поперек исхоженных татарскими ратями. Уходили из ростовских, углицких и городецких волостей, от татарского засилья, против которого не у кого было искать заступы: князья сами раздавали ордынским вельможам села и вотчины, населяли ордынцами пригороды, чтобы усилить свою власть.

В разные места уходили люди, но больше всего — к Москве и к Твери, которые стремительно набирали силы. Росли посады вокруг больших и малых московских и тверских городов, на лесных опушках поднимались деревянные стены новых монастырей, возникали новые деревни с непривычными для местных жителей названиями: Ростовцы, Суздали, Рязанцы. Хлопотуны-тиуны едва успевали обкладывать оброками починки. В этом людском движении к Москве и Твери было что-то грозное и неотвратимое, как теченье времени. А может, действительно наступало для Руси новое время и новые вожди должны были взять в свои руки ее нелегкую судьбу?

Этого нового поворота жизни не поняли ни бывший великий князь Дмитрий, ни его брат и соперник Андрей Александрович. Они продолжали борьбу за великокняжеский стол, собирали рати и искали союзников, совершали походы и брали приступом города. По-разному относились люди к братьям-соперникам. Одни привычно поддерживали Дмитрия, раз и навсегда поверив в него как в наследника великого князя Александра Ярославича Невского. Другие по первому зову становились под знамена неугомонного и удачливого Андрея Александровича.

Поддержка людей питала усобицу.

Но ведь должен же быть когда-нибудь конец!

И вот наступило время, когда Русь окончательно устала от братоубийственной войны, разуверилась и в Дмитрии, и в Андрее. Ни тот, ни другой не сумели дать людям главного — мира и тишины. Расплатой за эту неспособность было равнодушие. То самое равнодушие, которое обрекает на неудачу любые, даже хитро задуманные и умело осуществляемые планы, ибо без народного одобрения, без жертвенной готовности многих людей переносить тяготы ради великой цели — любая цель остается недостижимой. Люди теперь просто ждали, кто кого наконец пересилит — Дмитрий Андрея или Андрей Дмитрия. Ждали, не сочувствуя ни одному из соперников и не связывая ни с одним из них надежды на будущее.

Неожиданная смерть Дмитрия Александровича прекратила усобицу. Андрей прочно утвердился на великокняжеском столе, торжествующий и уверенный в неколебимости вековых устоев. Стольный Владимир — над Русью, а великий князь — над Владимиром!

Мог ли он предугадать, что со смертью Дмитрия Александровича наступает конец и многовековому главенству Владимира над Русью, что будущее земли Русской будет связано с Москвой, с уделом младшего Александровича — Даниила? Нет, наверное. А между тем пройдет совсем немного лет, и летописцы будут чаще упоминать Москву, чем Владимир, и именно к Москве потянутся нити общерусских дел…

Вместе с Дмитрием Александровичем завершилась целая полоса истории земли Русской. Умер князь, безуспешно пытавшийся возродить ее славное прошлое, время Всеволода Большое Гнездо и Александра Ярославича Невского, или, может быть, даже не прошлое вернуть, а дерзко обогнать время и свершить то, что удалось лишь спустя два столетия его потомкам, — собрать воедино Русь?

Но время равно безжалостно и к тем, кто отстает от него, и к тем, кто пытается его опередить. Рухнуло хрупкое строение общерусского единства, которое всю жизнь возводил Дмитрий, не жалея ни себя, ни людей своей земли. В памяти потомков он остался только как князь-воитель, победитель рыцарей-крестоносцев и насильников ордынцев: воспоминания о государственных заботах старшего Александровича смыло безжалостное время.