Вадим Каргалов - Русский щит

Князья объехали строй и повернули обратно, а большой воевода Еремей Глебович, задержавшись, сердито выговаривал московскому воеводе за плохое оружие ратников. Евсей Петрович только разводил руками:

— Всех мужиков подняли в волостях, вот оружья-то и не хватило. Не гневись, воевода. С Москвы обещали еще обоз с оружьем пригнать…

— Сейчас оружье нужно, не завтра, — настаивал Еремей Глебович. — Побьют без доспехов мужиков, к чему тогда оружье? Посылай гонца в Москву, пусть поторопятся. Да в тороках у дружины посмотри, может, кто запас для себя держит. Учишь вас, учишь…

И большой воевода, огорченно махнув рукой, отъехал…

Спать локотненцы улеглись рано, едва смерклось. Костров воевода разжигать не велел, а без огня на морозе какая беседа?

Утром тревожно ударили барабаны.

В шалаш, где спали локотненские мужики, заглянул дружинник, ткнул кого-то из спящих сапогом, прокричал сполошно:

— Поднимайтесь, люди! Татары близко!

Зябко поеживаясь на морозном ветру, мужики вылезли из шалаша, разобрали копья и рогатины. Побрели, увязая в сугробах, к указанному еще с вечера месту — строиться. Там был поднят московский стяг, суетился боярин-воевода, ровняя ряды.

Стоял московский полк на самом краю поля, а локотненцы и у полка с краю, возле ельника. Милон и Пантелеймон как спали вместе, так и в строю стали рядом. Пантелеймон не удержался, отметил со своей обычной недоброй усмешкой:

— Вишь, как ладно выходит! И сбоку степняки не обойдут, и лес, если чего вдруг, рядом.

— Что-то ты, дед, до боя о бегстве думаешь! — недовольно сказал Милон.

— А ты, Милоша, — опять усмехнулся обидно старик, — походи-ка с мое в походы, сам загадывать научишься, что через час будет. Кто не загадывал — давно в земле истлел, а дед Пантелеймон, почитай, в двадцатый раз на брань выходит. То-то!

Но рассуждения старого Пантелеймона никто из локотненцев не поддержал. Действительно, чего до боя о бегстве думать? Не по-русски это, позорно! Только тиун Гришка внимательно прислушивался, поглядывая украдкой на близкий лес. А остальные мужики больше глядели в другую сторону, туда, где на Голутвинском поле выравнивались для боя другие полки: рязанцы и пронцы князей Романа Ингоревича и Всеволода Михайловича, большой полк воеводы Еремея Глебовича, владимирские дружины князя Всеволода Юрьевича; владимирский стяг его развевался на другом краю поля, у самой Москвы-реки.

Татары появились неожиданно, пробравшись под самым берегом Оки, и густо высыпали на Голутвинское поле. Татарские конные лучники развернулись широкой редкой цепью и забросали стрелами сразу все полки. Даже до самого дальнего, московского полка доскакали несколько десятков визжащих черных всадников с натянутыми луками. Упал дружинник, стоявший впереди Милона. Милон наклонился, поднял щит убитого, и почти тотчас же в середину щита впилась татарская стрела.

— Отвел господь смерть… — прошептал Милон.

С крепким дружинным щитом в руке Милон сразу почувствовал себя увереннее, хотя и оказался в первом ряду, на самом сступе. Но татары на московский полк не пошли, постреливали издали — главная сеча кипела в центре, где насмерть рубились рязанцы и пронцы. Перед боем Роман Ингоревич сказал своим дружинникам:

— Два раза мы бились с погаными и два раза показывали им спину. Не стыдно ли? На третий раз или честно сложим головы свои, или заставим показать спину царя Батыгу!

Поклялись рязанцы и пронцы стоять крепко и теперь держали клятву.

Передовой татарский тумен под Коломной возглавлял хан Кулькан, младший сын Чингисхана, горячий и честолюбивый. Он повел своих отборных нукеров в битву, не дожидаясь подхода остального войска, медленно текущего от Рязани по льду Оки.

Раз за разом бросались в яростные атаки конные тысячи хана Кулькана. Казалось, еще одно, последнее усилие — и упрямые руситы будут смяты, всю честь победы возьмет один Кулькан!

— О бог войны, даруй победу! — исступленно молил молодой хан. — Десять самых красивых пленниц принесет тебе в жертву Кулькан!

Но бог войны не обратил своего взора, дарующего победу, на хана Кулькана. Центр русского войска стоял несокрушимо, а слева и справа на тумен Кулькана, расстроенный непрерывными атаками, понеслись удалые владимирские дружины.

Заметались татарские всадники, откатываясь обратно к Оке.

Хан Кулькан, обезумев от ярости, с одной сотней телохранителей кинулся наперерез владимирской коннице. Легкий как птица арабский скакун хана опередил низкорослых лошадей нукеров-телохранителей и вынес своего хозяина прямо на копья русских дружинников. Поток владимирской конницы затоптал в снег упавшего Кулькана и пронесся дальше.

Горестно завыли телохранители Кулькана, упали на снег, раздирая ногтями лица. Они знали, что пощады им не будет. Горе тем, кто не уберег священную кровь потомка Чингисхана!

А за владимирской конницей уже двинулись, выставив вперед копья, рязанцы, пронцы и москвичи. Радостно, победно ревели боевые трубы русских полков.

Однако от шатра князя Юрия Всеволодовича уже скакали гонцы к воеводам с приказом вернуть полки на прежние места и ждать нового татарского натиска. Конницу Батыя лучше встречать в сомкнутом строю, а потому — назад, все назад!

На этом настоял опытный воевода Еремей Глебович, который понимал, что разбит только передовой отряд неисчислимого татарского войска. И он оказался прав. Подходили главные силы Батыя.

Еремей Глебович поклонился князю Всеволоду Юрьевичу, сказал тихо, чтобы не услышали тайные слова другие воеводы и бояре:

— Княже! Теперь одно нам осталось: стоять насмерть. Обойти нас татары не могут, будут бить в лоб. А к прямому бою мы привычны! Все полки уже на поле, в одном крепком строю. И мое место — там. Дозволь послужить Руси простым ратником, сила в руках еще есть!

— И я с тобой, Еремей! Будем биться рядом! — воскликнул Всеволод, обнажая меч с тяжелой рукоятью, горевшей самоцветами, — благословение отца.

— Нельзя, княже! Не радуй царя Батыгу гибелью еще одного князя русского. Кто будет после водить полки, землю из пепла поднимать? Береги себя для Руси. Если сомнут нас татары — немедля скачи во Владимир. Боярин Иван Федорович будет с тобой.

Не слушая больше возражений князя, Еремей Глебович пришпорил коня и поехал к большому полку.

— Крепко стойте, ребятушки! — кричал старый воевода дружинникам и ополченцам. — Единова отбились — и вдругорядь отобьемся!

— Стоим, воевода! — ответно кричали воины, поднимая вверх копья. — Крепко стоим!

Тумены Батыя обрушились сразу и на рязанский, и на пронский, и на большой полки. Под страшным напором попятился русский строй.

Первым упал стяг Романа Ингоревича. Сам князь не надолго пережил своих верных телохранителей, пытавшихся вырвать его из сечи, — все они полегли рядом и были затоптаны татарской конницей. Рязанцы выполнили свою клятву: больше они не показали спину татарам и приняли общую смерть…