Теодор Парницкий - Аэций, последний римлянин

И вот пробил час, когда трон Флавиев, Валентинианов и Феодосия начал шататься под бывшим примикирием, а золотая диадема — как-то все крепче сжимать седеющие виски. Тогда-то и проявилась дружба, которой одарил Гауденциева сына могущественный король гуннов, и вес Аэция сразу возрос, что выдвинуло его на одно из первых мест в партии, которая только в дружественном Аэцию Ругиле видела помощь против надвигающейся из Константинополя бури. В качестве мощной опоры трона и партии отправлялся Аэций в Паннонию. Возвращался же оттуда не только как предводитель, но и как олицетворение партии, как ее воскреситель и мститель за казненного императора… Так что когда весть о стоящих под Аквилеей гуннах молниеносно разлетелась по всей Северной Италии, никто не сомневался, что теперь произойдут важнейшие события: Плацидия, запершаяся в Аквилее, находилась перед лицом поражения; Иоаннова же партия, воплощенная в Аэции, брала верх: борьба, которую она начала с женщиной и которой смерть Иоанна, казалось бы, положила конец, вновь вторглась на страницы истории, требуя для себя еще одной главы…

В ожидании этих важнейших событий императорский двор в Аквилее проводил медленно текущие часы в тревоге, бессоннице и бесплодных разговорах о том, что следовало бы делать. Так что настоящим громом поразила сановников и придворных весть, что Аэций, которого благодаря помощи гуннов считали непобедимым, выразил желание пойти на примирение с Галлой Плацидией как законной преемницей пурпура Валентинианов и Феодосия. Это был настоящий удар для тех, кто несколько дней все чаще в мыслях своих примыкал к партии Иоанна; не меньшую, однако, тревогу эта весть вселяла в верных сторонников Феодосиева рода. Что за этим кроется? Чем это кончится?.. Аспар, люди которого доставили в Аквилею эту весть, уведомил Плацидию, что Аэций требует заложников, которые обеспечили бы ему безопасное появление пред ее ликом.

Все эти дни Плацидия делала вид, что не придает никакого внимания опасности, которой ей мог угрожать Аэций. Но на сей раз она уже не могла сдержать радости.

— Значит, сдается?! — воскликнула она.

Аспар, улыбаясь, пожал плечами.

— Отнюдь, о великая… Он только хочет предложить тебе свои условия…

Она не дала ему договорить, разразившись диким гневом. Это что?.. Какой-то там Аэций, жалкий прислужник раздавленного, как гнусный червь, негодяя, смеет ей, внучке, дочери и сестре императоров, предъявлять свои требования?.. И он, Аспар, смеет ей об этом докладывать?.. Несчастный!.. Он действительно заслуживает того, чтобы ему вырвали язык!.. И если ему прощают, то — пусть он знает — отнюдь не потому, что она ему чем-то обязана, а потому, что он как солдат неримлянин, воспитанный вдали от двора, не ведает — несчастный! — что делает!.. Пусть же как можно скорей скроется с ее глаз!..

Аспар покинул комнату, отвешивая низкие поклоны и не переставая улыбаться; а через минуту явились декурионы Аквилеи, дабы коленопреклоненно, со слезами на глазах умолять великую Плацидию пожалеть город, в стенах которого она пережила минуты блистательного триумфа… Не успели они убраться, устрашенные ее гневом, как явились патриций Феликс и префект Фауст. Смиренно преклонили колени, поцеловали край одежды, даже коснулись лбом пола у ее ног — но не ушли, пока не убедила, что иного выхода нет.

Вечером того же дня отправился в лагерь гуннов в качестве заложника гот Сигизвульт, но еще раньше, чем месяц взошел над Аквилеей, вернулся обратно: Аэций велел сказать, что голова Сигизвульта не стоит его жизни…

— Каких же заложников хочет Аэций? — гневно спросила она.

— Сиятельного Аспара и святейшего епископа Августина…

Казалось, Плацидия обезумеет от ярости. Как?.. Один Аспар стоит по меньшей мере двадцати таких Аэциев, а что касается епископа — разве может набожная Плацидия позволить, чтобы из-за нее хоть один волос упал с головы Христова служителя?.. Подлый Аэций хитро обеспечивает себе безнаказанность: волосок не посмеет она тронуть на его голове, лишь бы не подвергнуть опасности жизнь заложников! А с каким бы наслаждением она искупала его в кипящей смоле!..

Аспар согласился без колебаний. Епископ Августин плакал и трясся всем телом, уверенный, что уже не вернется от язычников с обезьяньими лицами, от этих уродливых демонов… Но и не сказал: «Нет…» Судьба вверенного его попечению города казалась ему важнее собственной жизни. Он только созвал виднейших представителей Аквилеи и заклинал их, чтобы избрали его преемником священника Адельфа. Потом, уже совершенно спокойный, сел в неудобную лектику, не желая ехать в одной повозке с еретиком Аспаром.

Миновали ночь и день, который Плацидия провела в молитве и посте. С сумерками она велела принести самые роскошные одежды. Потом закрылась в библиотеке с сыном и двумя самыми преданными приближенными. Темнело, но она не позволила зажечь света. В то время как молодая Спадуза надевала ей на ноги затканные золотом башмаки, а старая Элпидия, с трудом управляясь в полумраке, закалывала золотыми шпильками черные переплетения волос, Плацидия качала на коленях шестилетнего императора, мерно колыхаясь и напевая грустную готскую песенку.

В какой-то момент Спадуза заметила, что красный, закрывающий дверь занавес дрогнул, будто его коснулась с другой стороны неуверенная рука.

— Можешь войти, Леонтей, — засмеялась Плацидия.

Верный старый слуга на коленях вполз в библиотеку и, склонившись как можно ниже, поцеловал покрытый затканной золотом тончайшей кожей большой палец Плацидии. Потом замер недвижно.

— Можешь говорить, — раздался спокойный и звучный голос.

— С твоего позволения, великая… Сиятельный Аниций Ацилий Глабрион Фауст…

Префект Фауст, казалось, совсем забыл о предписанном церемониале. Быстрым шагом вошел он в библиотеку и, резко прервав Леонтея, воскликнул звучным голосом, не в силах скрыть волнение:

— Аэций ждет!

Медленным, величественным шагом — укрыв руки в широких, затканных золотом рукавах, — Плацидия прошла в триклиний, а оттуда через фауцес в атрий, где десять больших ламп бросали десять светлых кругов на мозаичный пол с изображением десяти мудрых дев с зажженными светильниками в руках. Одна из этих дев, казалось, чем-то особенно привлекала внимание Аэция, он только после некоторого усилия сумел оторвать взгляд от мозаичной фигуры, чтобы перенести его на живую деву. Взгляды их скрестились и тут же отпрянули, точно спугнутые, книзу: один — к его голым коленям, другой — к обутым в золото ступням… Оба заметили одновременно: она — что колени слишком массивные… он — что ступни маленькие… короткие… слишком короткие… и широкие… И оба одновременно подумали одно и то же: «А пригодится ли это на что-нибудь?..»